Сочинение на тему диалог чичикова с иваном антоновичем в гражданской палате тема чиновничества. Отношение Чичикова к Ноздреву. Анализ эпизода "Чичиков у Ноздрева" Выпивка и ее последствия

• Категория: Сочинения по русской литературе

Чиновники, изображенные Гоголем, погрязли в грабительстве и казнокрадстве. Отцы города стремятся основательно богатеть за счет «сумм нежно любимого ими отечества». Чиновники грабят и госу­дарство, и частных лиц, не испытывая угрызений совести.

Все чиновники связаны круговой порукой, духом семейственности: по словам писателя, они все жили между собой в ладу, развлечениях (балах, обедах), игре в карты с утра до вечера, обращались совершен­но по-приятельски. «Любезный друг Илья Ильич! <...> Словом, всё было очень семейственно!» С этим свойством связано и такое нача­ло, как отменное гостеприимство: «...вообще они были народ добрый, полны гостеприимства, и человек, вкусивший с ними хлеба-соли или просидевший вечер за вистом, уже становился чем-то близким».

Но за этими как будто симпатичными чертами скрываются отвра­тительные качества, опять-таки свойственные всей корпорации чинов­ников. Всех их отличает поразительное невежество. Они пребывают на крайне низкой ступени образованности и просвещенности, и Гоголь пи­шет об их культуре с нескрываемой иронией: «кто читал Карамзина, кто «Московские ведомости», кто даже и совсем ничего не читал».

С этим свойством связано другое - повсеместное взяточничество. Каждая просьба, любое прошение могут рассматриваться только пос­ле получения соответствующего подношения. Исключения делаются лишь для друзей. Председатель палаты предупреждает Чичикова: «... чиновным вы никому не давайте ничего... Приятели мои не должны платить». Но закон есть закон. Обращаясь к персонажу по прозвищу Кувшинное рыло, Чичиков поступает так, как здесь заведено: он вынул из кармана бумажку, «положил её перед Иваном Антоновичем, которую тот совершенно не заметил и накрыл тотчас её книгою. Чичиков хотел было указать ему её, но Иван Антонович движением головы дал знать, что не нужно показывать». Некто сетует, что прежде было известно, «по крайней мере, что делать: принёс правителю, дал красную, да и дело в шляпе, а теперь по беленькой». Алогизм этого суждения очевиден: те­перь, оказывается, тоже знаешь, что следует предпринять.

• Почему Сатин защищает Луку в споре с ночлежниками? - -
• Почему, изображая Кутузова в романе «Война и мир», Толстой намеренно избегает героизации образа полководца? - -
• Почему в финале шестой главы романа «Евгений Онегин» звучит тема прощания автора с юностью, поэзией и романтизмом? - -
• Примеры проблемных вопросов, входящих в 3-ю часть КИМов по литературе - -
• В чем состояло наказание Понтия Пилата? (по роману М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита») - -
• Созидателен или разрушителен в своей основе характер Натальи? (по роману-эпопее М.А. Шолохова «Тихий Дон») - -

Достаточно долго работает над своей поэмой « ». За свои годы жизни он вдоволь насмотрелся на окружающую его обстановку в обществе, на чиновничий беспредел. Поэтому, в его голове, после подсказки А.С. Пушкина, зарождает мысль о создании такого увлекательно сюжета. К тому же, он был достаточно реальным. Ведь в те времена, можно было совершенно спокойно нажиться и заработать на покупке мертвых душ.

И так, главный герой – Чичиков Павел Иванович, совершает объезд главных поместий города NN и знакомится с их хозяевами.

Первое знакомство происходит с помещиком Маниловым. Усадьба этого героя выглядит серой и скучной. Помещик знакомится и встречает своего гостя с улыбкой и выражает такие эмоции и в дальнейшем разговоре. Это немного скрашивает первое впечатление Павла Ивановича.

Их разговор за обеденным столом и после трапезы был достаточно пустым. Герои беседовали о губернаторе, о вице–губернаторе, говорили про их персоны достаточно лестные и далеко не правдивые слова. Сладко-приторные фразы Манилов выражает и в отношении Чичикова.

Такой пустой разговор ярко характеризует персону помещика. Главный герой, используя свою смекалку и хитрость, подстраивается под мягкий типаж Манилова и ведет с ним такие же задушевные беседы.

Серьезный разговор о покупке мертвых душ происходит уже в кабинете у помещика. Резкий вопрос Манилова о чрезмерной заинтересованности Чичикова в мертвых душах, привел в ступор обоих мужчин. от неожиданности услышанного предложения даже выронил трубку. После нескольких минут недоумения, Павел Иванович берет себя в руки и продолжает лестный разговор в стиле Манилова. Он объясняет всю поверхностную суть задуманного, неоднократно говорит о том, что все делается в рамках закона. Только лишь из уст Чичикова прозвучали фразы о законности сделки, Манилов сразу же согласился на нее. Ведь, по сути, души умерших крестьян казались ему некой дрянью, и не более.

После согласия помещика, не закончил играть свою роль. Он эмоционально выразил благодарность Манилову, он пустил слезу, чем до глубины тронул мнительного помещика.

Вот так и прошла первая успешная сделка Павла Ивановича. Удача ее проведения напрямую зависит от напористого характера Чичикова и от мнительного образа Манилова. Именно этот помещик становится первым в цепочке, по которой будет следовать главный герой. Таких персон, как Манилов, Павел Иванович больше не встретит в городе NN и его округах.

Чичиков, познакомившись в городе с помещиками, получил от каждого из них приглашение посетить имение. Галерею владельцев «мертвых душ» открывает Манилов. Автор в самом начале главы дает характеристику этого персонажа. Внешность его первоначально производила очень приятное впечатление, затем – недоумение, а в третью минуту «… скажешь: “Черт знает что такое!” и отойдешь подальше…». Слащавость и сентиментальность, выделенные в портрете Манилова, составляют сущность его праздного образа жизни. Он постоянно о чем‑то думает

И мечтает, считает себя образованным человеком (в полку, где он служил, его считали образованнейшим), хочет «следить какую‑нибудь этакую науку», хотя на столе у него «всегда лежала какая‑то книжка, заложенная закладкою на четырнадцатой странице, которую он постоянно читал уже два года». Манилов создает фантастические проекты, один нелепее другого, не имея представления о реальной жизни. Манилов – бесплодный мечтатель. Он мечтает о нежнейшей дружбе с Чичиковым, узнав о которой «государь… пожаловал бы их генералами», мечтает о беседке с колоннами и надписью: «Храм уединенного размышления»… Вся жизнь Манилова заменена иллюзией. Даже речь его соответствует характеру: пересыпана сентиментальными выражениями вроде «майский день», «именины сердца». Хозяйством он не занимался, «он даже никогда не ездил на поле, хозяйство шло как‑то само собою. Описывая обстановку в доме, Гоголь также замечает эту леность и незавершенность во всем: в комнатах рядом с хорошей, дорогой мебелью стояли кресла, обтянутые рогожею. Хозяин усадьбы, по‑видимому, и не замечает, как имение его приходит в упадок, мысль его далеко, в прекрасных, абсолютно невозможных с точки зрения реальности мечтах.

Приехав к Манилову, Чичиков знакомится с его женой, с детьми. Чичиков со свойственной ему проницательностью сразу понимает сущность помещика и то, как с ним нужно вести себя. Он становиться таким же слащаво‑любезным, как Манилов. Долго упрашивают они друг друга пройти вперед и «наконец оба приятеля вошли в дверь боком и несколько притиснули друг друга».

Прекраснодушному Манилову нравится все: и город, и его обитатели. Павел Иванович с удовольствием поддерживает его в этом, и они рассыпаются в любезностях, говоря о губернаторе, полицмейстере и «таким образом перебрали почти всех чиновников города, которые все оказались самыми достойными людьми». В дальнейшем разговоре оба собеседника не забывают постоянно одаривать друг друга комплиментами.

Знакомство с детьми Манилова слегка удивило Чичикова экстравагантностью их имен, что, впрочем, еще раз подтвердило мечтательную, оторванную от реальности натуру помещика. После обеда оба собеседника удаляются в кабинет, чтобы, наконец, заняться предметом, ради которого Чичиков и приехал в губернию. Манилов, услышав просьбу Чичикова, очень растерян.

«– Как‑с? извините…я несколько туг на ухо, мне послышалось престранное слово…

– Я полагаю приобресть мертвых, которые, впрочем, значились по ревизии как живые, – сказал Чичиков».

Манилов не только несколько глуховат, но к тому же отстал от окружающей жизни. Иначе он не удивился бы «странному» сочетанию двух понятий: душа и мертвая.

Писатель намеренно делает нечеткими границы между живым и мертвым, и эта антитеза обретает метафорический смысл. Предприятие Чичикова предстает перед нами как некий крестовый поход. Он как бы собирает по разным кругам ада тени покойников с целью вывести их к настоящей, живой жизни. Манилов интересуется, с землей ли хочет купить души Чичиков. «Нет, на вывод», – отвечает Чичиков. Можно предположить, что Гоголь здесь имеет в виду вывод из ада. Помещика, не знающего даже, сколько крестьян у него умерло, заботит, «не будет ли эта негоция не соответствующею гражданским постановлениям и дальнейшим видам России». В момент разговора о мертвых душах Манилов сравнивается со слишком умным министром. Здесь ирония Гоголя как бы нечаянно вторгается в запретную область. Сравнение Манилова с министром означает, что последний не так уж и отличается от этого помещика, а «маниловщина» – типичное явление. Манилова окончательно успокаивает пафосная тирада Чичикова о его преклонении перед законом: «закон – я немею пред законом». Этих слов оказалось достаточно, что бы так ни в чем и не разобравшийся Манилов подарил крестьян.

Н. Садур. «Брат Чичиков». Омский театр драмы.
Режиссер Сергей Стеблюк, художник Игорь Капитанов

«Брат Чичиков» Омской драмы получился захватывающе интересным, зрелищно ярким и волнующим с самого начала до (почти) самого конца. У этого крупноформатного по всем параметрам спектакля ясная и удобная для восприятия пространственно-временная композиция, простая и внятная событийная логика. Замечу, между прочим, что «Брат Чичиков» для меня вторая встреча с режиссурой C. Стеблюка, а познакомился я с ней в великолепном спектакле екатеринбургского театра «Волхонка» «Месяц в деревне». Но там психологически тонкий и теплый мир тургеневской пьесы был воплощен на крошечном пространстве, которое и сценой-то можно назвать весьма условно — лицом к лицу с тремя десятками зрителей. В Омске же Стеблюк работал с совершенно иными масштабами: большой актерский состав и многочисленные зрители подчинились ясному и точному мышлению режиссера, как подчинилась ему и сценография Игоря Капитанова, современная в своем выразительном минимализме (несколько сменяющих друг друга «предметов»: вырастающая, раскрывающаяся у нас на глазах люстра-цветок, подвешенная и покачивающаяся на тросах бричка, разноцветный подвесной потолок, то возвышающийся шатром над персонажами, а то опускающийся и укрывающий их). Столь же точна и «точечная» музыкальная партитура спектакля (Марина Шмотова). Иначе говоря, перед нами случай художественно оправданной, по-настоящему профессиональной технологии.

Но эта в хорошем смысле рациональная и внятная зрителю технология порождает, как и положено в настоящем искусстве, многомерные образные смыслы, не поддающиеся однолинейной трактовке, не сводимые к плоским рациональным формулам, рождающие, буквально по Канту, «повод много думать». И, что не менее важно, технология эта создает и излучает сложную, клубящуюся, наполняющую каждую точку художественного пространства и времени эмоциональную атмосферу, пульсирующее и захватывающее, интригующее и волнующее духовно-душевное напряжение — «нерв» спектакля. Об этом средоточии и тайне художественности «Брата Чичикова» говорить и писать столь же трудно, как о любом конкретном запахе и вкусе, фантоме сознания или непосредственно переживаемом «веществе существования».

…Холодная ночь в виртуальной Италии. Перед чуть приподнятым занавесом мерзнет, тщетно пытаясь укутаться газетами, Чичиков. Ночной, чуть подсвеченный лунноснежными бликами колорит сцены — колорит тайны. Она не только в особом освещении, но и в двух переминающихся, постукивающих друг о друга, чтобы не замерзнуть, но все равно мерзнущих женских ножках в ботиночках. В этой ночи с ее неотвязным холодом и чичиковским дискомфортом и в этих прелестных, грациозно мерзнущих ножках, источающих нетерпеливую женственность и шарм и обещающих — мы уже уверены в этом — красоту и значительность пока невидимой нам их обладательницы, — во всем этом уже колдует искусство, уже живет волнующее предчувствие сюжета, интриги, приключения*.

* На сцене в это время есть еще один молодой человек, названный «Кто-то» — по-видимому, демон героя, в дальнейшем надолго исчезающий за ненадобностью, поскольку демонические функции, среди прочих, берет на себя Незнакомка.

В. Майзингер (Чичиков), М. Кройтор (Незнакомка).
Фото А. Кудрявцева

Затем следует встреча Чичикова с Незнакомкой, ее попытка «соблазнить» Павла Ивановича и его неловкое сопротивление, и их странный союз-сговор. Во всем этом тоже много тревожной неопределенности, интригующей недоговоренности, странно притягивающей тайны. Первая, под гитару и скрипку идущая сцена Чичикова (Владимир Майзингер) и прекрасной таки Незнакомки (Марина Кройтор) имеет ключевое значение для всего спектакля. И не только потому, что в ней рождается замысел (по-современному — проект) «мертвых душ». Отныне Незнакомка всегда будет рядом с Чичиковым, и их дуэт-диалог станет лирическим центром спектакля. Внутренний мир героя — маленького человека с большими амбициями, разрывающегося между Богом и мамоной, между совестью и жаждой благополучия и богатства, между любовью-жалостью к Родине и презрением к ней, наконец, между живым и мертвым, — раскроется перед нами в этом неотвратимом до изнеможения и вместе необходимом для него и желанном диалоге. При этом Чичиков обретет в спектакле физиономическую и поведенческую конкретность и войдет человеком во плоти в другую — «эпическую» ипостась спектакля, станет нашим проводником в мир гоголевских типов, мертвых и живых. Незнакомка же, незримая для всех, кроме Чичикова, останется странным его видением и загадкой для нас: мы, зрители, до конца будем мучиться вопросом, кто же она. И не сумеем найти однозначного ответа. Потому что в замечательном исполнении Марины Кройтор Незнакомка, эта женщина-фантом, реальна и фантастична одновременно, она — и мечта-любовь героя, образ «вечно Женственного», и «беглая душа» — воплощение трагического женского одиночества и неприкаянности, и женщина-вамп, жаждущая крови Чичикова, но она же и alter ego героя, фантастическая ночная материализация его «бессознательного», его алчных земных вожделений и его совести, провокатор-соблазнительница и судья в одном лице, его сила и слабость, благородство и низость, его сокровенное тайное зеркало, то любящее, а то ненавидящее и презирающее того, кто в нем отражается.

В диалогах Чичикова с Незнакомкой современно зазвучит любимая и болезненная гоголевская тема Родины, Руси, и российская жизнь, увиденная вместе с героем, осядет (засядет) в душах и умах наших, слитая-спаянная с горьким, но придающим всему особый смысл (и, кажется, вечным) его вопросом: кто ее, Русь, так обмызгал? И с проходящим через весь спектакль его (и нашим) ощущением Руси: «зябко, зябко насквозь».

Первая сцена с Незнакомкой, таким образом, есть подлинный смысловой исток спектакля Стеблюка. Но в ней же и его художественно-языковой, стилевой «генотип» — матрица авторского способа видеть и строить мир на сцене, играть в него и с ним. В этом мире серьезное и трагическое естественно оборачивается уморительносмешным, карнавальным, фарсовым и обратно, правдоподобное и фантастическое (даже фантасмагорическое) переходят друг в друга, психологизм и лиризм свободно монтируются с причудливыми гиперболами и гротеском. Так, в первой же сцене после надрывно-исповедального Незнакомкиного «тошно мне, спой» и чичиковской — в ответ — попытки прикинуться «итальяно гондольеро» герои вместе лихо затягивают удалую русскую «Маруся, раз-два-три…», которая сменяется плясками итальянского карнавала за чуть приподнятым занавесом. В свою очередь, первым откровениям Чичикова предшествует вполне гротескная деталь: Незнакомка вытаскивает из-за пазухи пребывающего в душевном раздрае Павлуши веревки с дамским бельем, что заведомо комически снижает искреннее чичиковское: «Для супруги будущей и деток стараюсь».

Весь спектакль Стеблюка «прошит» такими игровыми сопряжениями и «амбивалентностями» эстетически полярных начал: они внутри отдельных образов (практически всех, начиная с самого Чичикова), и в парных актерских ансамблях, и в решении коллективных (групповых) сцен. Например, рядом с вполне конкретными, имеющими лицо и имя крестьянами (запоминающимися к тому же великолепным актерским исполнением — «во главе» этой группы я бы поставил отличную работу Владимира Девяткова — мечтающего о Риме и женитьбе рыжего Селифана, чичиковского Санчо Пансы) в спектакле живут неотступно преследующие героя безликие, неразличимо одинаковые «мертвяки» — люди-призраки, люди-символы присваиваемого Чичиковым царства мертвых душ, вносящие в атмосферу спектакля ноту мистического ужаса и, опять же, инфернального холода. В финале они устраивают форменный шабаш в разорванном и помрачающемся сознании милейшего Павла Ивановича — шабаш, знаменующий окончательную победу мертвого над живым и крах, распад личности, добровольно подчинившейся фетишу обогащения.

Но прежде Чичиков, сопровождаемый Незнакомкой и «мертвяками», откроет нам фантасмагорию российской провинциальной жизни, конкретно-исторические черты которой для авторов условны и, в общем, малоинтересны, а по-настоящему сущностна и реальна как раз ее гротесково-безумная ирреальность.

Это парад-алле омской труппы. Тут и о небольших ролях не скажешь: «второго плана». Кифа Мокиевич Юрия Музыченко, плюшкинская Мавра Елизаветы Романенко, женственно-нежный и «философичный» Губернатор Моисея Василиади с вышиванием и прилепившимся к заднему месту стульчиком и губернаторская дочка — бойкая Улинька как всегда фехтовально острой Анны Ходюн, уморительные «трое русских мужиков» Владимира Авраменко, Николая Михалевского и Владимира Пузырникова — все они на сцене лишь несколько кратких мгновений, но каждый образ вполне внутренне и внешне завершен, ярок и сочен. Каждый — полнокровный и самоценный «кусочек» общей карнавально-гротескной стихии спектакля, в каждом по-своему трепещет общая его тема парадоксального русского симбиоза живого и мертвого, богатства и бедности, реальности и фантастики.

А виртуозно солируют, конечно же, «помещики», придающие «призрачной» гоголевской реальности полнокровную плоть и непреложную убедительность земного быта-бытия, а в нем столь же органично и разом отыскивающие и обнажающие реальность невероятную, запредельно-странную, «неможетбытьную». Фантазия режиссера и событийствующих с ним актеров культурна: знает и помнит первоисточник и традицию; проникновенна: за, кажется, сплошной насмешливостью тона — серьезное, пристальное и, как у самого Гоголя, любовно-сочувственное отношение к персонажу, напряженное обдумывание его.

И все же такими мы наших старых знакомцев — гоголевских помещиков — еще не видели. Большую роль здесь играют отвечающие общему режиссерскому решению, во многом неожиданные костюмы Фагили Сельской и пластика Николая Реутова. И вот они, со школьных лет известные каждому и никогда прежде не виданные Манилов, Собакевич, Плюшкин, Ноздрев, Коробочка.

Манилов Олега Теплоухова — безумно похожий на Жака Паганеля маленький рыжий клоун, восторженный и грустный, застенчивый и трепетный, в белом пальто-крылатке, с раскрашенными щеками, с куделями из-под панамки (потом Манилов снимет ее вместе с куделями) и нелепым зонтом. Тонкие душевные свои материи выражает танцем (а восторженная жена его у Юлии Пелевиной так и просто куколка-балеринка в пачке, рюшевых штанишках и чалмочке). У Зощенко — помните? — было: «он не интеллигент, но в очках», Манилов как раз наоборот — в очках и интеллигент. Точней, конечно, пародия на него. К классической, приторной маниловской любезности и любвеобильности, мечтательности Теплоухов неожиданно добавляет внутреннее одиночество, потерянность, глубокий, на всю жизнь, испуг (о мертвых душах — шепотом, признание в любви к Чичикову — зонтиком по земле). И — смиренную покорность хозяйничающей в Маниловке смерти. Милая, тонкая мертвая душа.

Собакевич Сергея Волкова молод, высок, увереннорезок. Блестящие сапоги, черные в белый рисуночек штаны и рубаха, картуз — по-своему (и неожиданно) элегантен. Не традиционный разъевшийся медведь, а подтянутый, успешно хозяйствующий офицер в отставке. К тому же ярый патриот-антизападник. Правда, в отличие от других помещиков, Собакевич пока скорее каркас, контур, который Волкову еще предстоит наполнить особенной жизнью — придумать «историю» своего героя.

Плюшкина играет Евгений Смирнов. И, как всегда у этого выдающегося актера, — ни одного «приспособления», ни малейшего шва или заплатки. Подобно тому, как смирновский Плюшкин внимательнейше и с наслаждением разглядывает мир через цветное стеклышко-осколочек и, почти всего лишившись, с аппетитом вспоминает-смакует детали былой жизни («Сливу я едал…» — это надо слышать), любовно прибирает к рукам то, что еще осталось, — так и сам актер с аппетитом, наслаждением и любовью смакует каждый миг, каждый шаг и жест, каждую реакцию и каждое слово своего несчастного героя. Как этот похожий на бабу, в лохмотьях и обмотках Плюшкин облюбовывает всякую завалящую бутылочку или баночку, как дорожит каждой дырочкой на старом прохудившемся ведре и как любуется через стеклышко бедным своим миром: «Мир-то как играет…»! И, о чудо, происходит единственная для «Брата Чичикова» обратная метаморфоза: бедность становится богатством, мертвое — живым. А мы, в свою очередь, любуемся актером и не хотим, чтобы его роль кончилась. Шедевр, одно слово!

Ноздрев Валерия Алексеева — безумный запорожский казак (и одет соответственно), опьяневший от вечной игры в войну. «Чапаев» с шашкой наголо: подвернись ему под руку ненароком — зарубит и застрелит, не сомневайтесь. И речи соответствующие, безумные. И вдруг в этом бредовом потоке воинских команд и реляций неожиданной и пугающей правдой: «Русь сотряслась, брат Чичиков». А после вроде бы абсурдное, но тоже почему-то правдивое: «Никого на Руси не осталось, хоть заорись». И на минуту становится тоскливо и страшно. Это от хрестоматийного-то пустобреха Ноздрева…

А «под занавес» — неожиданная Коробочка Валерии Прокоп в кружевной ночной рубахе и валенках. С игривостью, кокетливостью, откровенным намеком на неумершую и ждущую «жертвы» сексуальность. И в то же время, как и положено, пугливая, подозрительная, суеверная. По-гоголевски подробная, посюсторонняя, однако и причастная к чему-то иному, по ту сторону… Вот и на кровати Коробочки странно-таинственно колокольчик позвякивает. Или это только нам с Чичиковым кажется?

Тем временем и все вокруг делается каким-то странным. И музыка тоже. И «Бесы» Пушкина звучат. И начинается сон Чичикова или бред его — чертовщина, одним словом. Спектакль идет к финалу, идет, надо сказать, неоправданно долго — в первый и единственный раз проседает, надламывается и утомляет до этого стройная художественная конструкция.

А что же, кстати, Чичиков? Пора и о нем сказать. По-моему, Владимир Майзингер отлично справился с этой трудной (не только духовно, но и физически — весь спектакль на сцене), многоплановой ролью. Чичиков, во-первых, даже чисто внешне нов и свеж: зритель быстро забывает о «классическом», мхатовском Чичикове — чиновнике средних лет с брюшком и бачками. В Омске он молод, романтичен и красив, как Майзингер, а Майзингер, как никогда, энергичен, легок, стремителен, уверен в себе. Во-вторых, у привычного нам театрального Чичикова не было никакой внутренней жизни. Майзингер же, играя, само собой, Чичикова — путешественника, гостя и собеседника, интригана и охотника за мертвыми душами, одновременно играет, и играет сильно, по сути, еще один и гораздо более сложный «спектакль в спектакле»: историю Чичикова, судьбу его сознания, разрываемого противоречиями, мятущегося в холодном ужасе жизни и в ужасе трагического выбора. И если в первом, как уже сказано — эпическом спектакле Майзингер—Чичиков прежде всего корректное и умное зеркало других, то во втором, лирическом спектакле он — и дорога, и почти мистическая скачка по ней, и сводящий с ума холод и ужас российской жизни, и главное — «мильон терзаний» и трагедия ложного выбора, мучительная и безуспешная попытка соединить несовместимое и обрести нравственное самооправдание и внутреннюю гармонию.

…Будучи в Омске, сидели мы как-то вечером с Олегом Семеновичем Лоевским и рылись в памяти, какую бы рекомендовать для постановки одному омскому театру пьесу о том, что происходит сейчас с Россией и русским человеком. Не нашли, конечно, ибо, к сожалению, таких пьес пока никто не написал. Однако уже дома, в Екатеринбурге, я вдруг понял, что, в отличие от нас с Лоевским, Сергею Стеблюку и Омской драме найти такую пьесу удалось.

Н. В. Гоголя. Автор опубликовал ее в 1842 году. Первоначально он планировал трехтомное произведение. В 1842 году свет увидел первый том. Однако второй, практически готовый, уничтожил сам писатель (в черновиках сохранилось несколько глав из него). Третий же даже не был начат, о нем имеются лишь отдельные сведения. Поэтому мы рассмотрим отношение Чичикова к Ноздреву только на основании первого тома произведения. Начнем со знакомства с этими героями.

Кто такие Чичиков и Ноздрев?

Павел Иванович Чичиков - бывший чиновник, а ныне махинатор. Этот коллежский советник в отставке занимался скупкой "мертвых душ" (то есть письменных свидетельств об умерших крестьянах) для того, чтобы заложить их, как живых, получить кредит в банке и приобрести влияние в обществе. Он следит за собой, щегольски одевается. Чичиков даже после пыльной и дальней дороги умудряется выглядеть так, как будто только что побывал у цирюльника и портного.

Ноздрев - это 35-летний молодцеватый "говорун, кутила, лихач". Это третий помещик в произведении, с которым Чичиков решил затеять торг о мертвых душах. Попробуем ответить на вопрос о том, как относился Чичиков к Ноздреву. Для этого следует проследить всю историю их взаимоотношений.

Знакомство Чичикова с Ноздревым

В первой главе произведения происходит их знакомство, во время обеда у прокурора. Затем герои случайно сталкиваются в трактире (четвертая глава). Чичиков едет от Коробочки к Собакевичу. В свою очередь, Ноздрев вместе с Межуевым, своим зятем, возвращается с ярмарки, где проиграл и пропил все, включая экипаж. Помещик сразу же заманивает в свое имение и гоголевского афериста. Ясно, что хотел Чичиков от помещика Ноздрева, почему он согласился поехать с ним, - его интересовали "мертвые души".

Доставив гостей, помещик сразу же принимается показывать хозяйство. Ноздрев начинает с конюшни, затем рассказывает о волчонке, который живет у него и питается только сырым мясом. Затем помещик переходит к пруду. Здесь, по его рассказам, водятся которых вытащить могут только два рыбака вместе. Далее следует показ псарни, где Ноздрев выглядит среди собак как "отец семейства". После этого гости отправляются в поле, где, конечно же, русаков ловят руками. Ясно, что отношение Чичикова к помещику Ноздреву после всего этого хвастовства вряд ли будет положительным. Ведь этот герой весьма проницателен.

Выпивка и ее последствия

Помещик не очень озабочен обедом. Только в 5 часов гости садятся за стол. Он объясняет, что еда - не главное в его жизни. Зато у Ноздрева очень много напитков, причем ему не хватает имеющихся и он выдумывает свои собственные невероятные "составы" (шампаньон и бургуньон вместе, рябиновка, отдающая сивухой, "со вкусом сливок"). При этом помещик щадит себя. Чичиков, заметив это, незаметно выливает и свои рюмки.

Тем не менее, "щадивший" себя хозяин наутро является к нему в одном халате и с трубкой в зубах. Он уверяет, как и следует гусарствующему герою, что у него во рту "эскадрон ночевал". Вовсе неважно, есть похмелье или нет. Важно только то, что порядочный гуляка непременно должен страдать от него. Какое было отношение у Ноздрева к Чичикову? Лучше всего его раскрывает ссора, произошедшая во время торга.

Ссора Чичикова с Ноздревым

Автору важен мотив этого ложного похмелья еще и в другом отношении. Во время торга, произошедшего накануне вечером, Ноздрев крупно поссорился с Чичиковым. Дело в том, что тот отказался сыграть в карты на "мертвые души", а также купить жеребца настоящих "арабских кровей", а души получить "в придачу". Отношение Ноздрева к предложению Чичикова, таким образом, требует оправдания. Однако вечернюю задиристость помещика нельзя списать на алкоголь, так же как и объяснить утреннее миролюбие забвением сделанного в пьяном угаре. Ноздрев в своих поступках руководствуется только одним душевным качеством: граничащей с беспамятством безудержностью.

Игра в шашки на души

Помещик не планирует, не задумывает ничего, он просто не знает ни в чем меры. Чичиков, согласившись (весьма опрометчиво) сыграть в шашки на души (так как шашки краплеными не бывают), чуть не становится жертвой разгула Ноздрева. Поставленные на кон души оцениваются в 100 рублей. Помещик сдвигает рукавом по 3 шашки сразу и таким образом проводит одну из них в дамки. Чичикову не остается ничего другого, как смешать фигуры.

Игра на души подчеркивает сущность обоих героев, а не просто раскрывает то, как относился Чичиков к помещику Ноздреву. Последний просит за души 100 рублей, а Чичиков хочет сбить цену до 50. Отношение Ноздрева к предложению Чичикова следующее: он просит включить в эту же сумму или какого-нибудь щенка. Этот помещик, будучи неисправимым игроком, играет вовсе не ради выигрыша - ему интересен сам процесс. Ноздрева раздражает и злит проигрыш. Финал игры предсказуем и привычен - это переходящий в драку конфликт.

Бегство Чичикова

Чичиков в то же время думает в первую очередь не о физической боли, а о том, что дворовые люди станут свидетелями этой неприятной сцены. А ведь репутацию следует поддерживать всевозможными средствами. Герой разрешает конфликт, угрожающий его имиджу, привычным способом - спасается бегством. Впоследствии, когда всему городу становится известно о покупке "мертвых душ", он поступает так же. Отношение Чичикова к Ноздреву, их шулерская сделка - пародия на предпринимательскую деятельность. Она дополняет характеристику обоих персонажей, демонстрируя пошлость и низость господ "средней руки".

Кажется, что расправа над Чичиковым неминуема. Помещик кричит в азарте: "Бейте его!" Гостя спасает только появление капитан-исправника, грозного человека с огромными усами.

Сцена на балу у губернатора и визит Ноздрева

Чичиков надеется на то, что он больше не увидит Ноздрева. Однако этим героям предстоит встретиться еще дважды. Одна из встреч происходит на балу у губернатора (восьмая глава). В этой сцене покупатель "мертвых душ" едва ли не был погублен. Ноздрев, неожиданно с ним столкнувшись, кричит во весь голос, что это "херсонский помещик", который "торгует мертвыми душами". Это порождает множество невероятных слухов. Когда, окончательно запутавшись в различных версиях, чиновники города NN призывают Ноздрева, он, ничуть не смущаясь разноречивости всех этих мнений, подтверждает их все (девятая глава). Чичиков якобы накупил мертвых душ стоимостью в несколько тысяч, он фальшивомонетчик и шпион, пытался увезти дочку губернатора, а венчать молодых должен был за 75 рублей поп Сидор. Ноздрев подтверждает даже, что Чичиков - Наполеон.

В десятой главе помещик сам же сообщает об этих слухах Чичикову, которому наносит визит без приглашения. Ноздрев, вновь забыв о своей обиде, предлагает ему помощь в "увозе" дочки губернатора, причем всего лишь за 3000 руб.

Внутренний мир Ноздрева

Этот помещик, как и другие герои поэмы Гоголя, как будто переносит очертания собственной души на очертания быта. У него дома все устроено бестолково. Деревянные козлы стоят посередине столовой, в кабинете нет бумаг и книг, на стене висят якобы турецкие кинжалы (Чичиков видит на одном из них имя мастера - Савелий Сибиряков). Ноздрев именует органом свою любимую шарманку.

Гоголь сравнивает развращенную и расстроенную душу помещика с этой испорченной шарманкой, которая играла не без приятности, однако в середине что-то пошло не так, поскольку мазурка завершалась песней "Мальбруг в поход поехал", которая, в свою очередь, заканчивалась каким-то знакомым вальсом. Уже помещик давно перестал ее вертеть, но в этой шарманке был одна бойкая дудка, которая никак не желала угомониться, и долго еще свистела одна. Конечно, в покалеченных душах героев Гоголя весьма примечательны эти "Божьи дудки", свистящие иногда сами по себе и сбивающие с толку хорошо продуманные, безукоризненно и логично спланированные аферы.

Как раскрывает себя Чичиков во взаимоотношениях с Ноздревым

Отношение Чичикова к Ноздреву раскрывает внутренний мир гоголевского афериста. Убегая от помещика, который делает очередную "историю", охотник за "мертвыми душами" не может взять в толк, для чего он отправился в усадьбу, зачем доверился ему, "как ребенок, как дурак". Однако он не случайно прельстился этим помещиком: по своей природе тот ведь тоже авантюрист, который для достижения корыстных целей без зазрения совести может переступить через все нравственные законы. Заканчивая раскрывать тему "Отношение Чичикова к Ноздреву", отметим, что приврать, обмануть да еще и пустить слезу при этом первый способен не меньше, чем второй.