Семейные тайны академика лихачева. Внучка Д. С. Лихачева: Он приходил к завтраку в рубашке с галстуком

Научные труды, культурная и общественная жизнь академика Лихачева известны всем. Корреспондент программы «Пульс города» Алексей Михалев встретился с внучкой Д. С. Лихачева, Зинаидой Курбатовой и узнал, каким один из крупнейших ученых XX века был в повседневной жизни.

Юрий Зинчук, ведущий: «На этой неделе исполнилось 15 лет со дня смерти Дмитрия Сергеевича Лихачева. Об академике Лихачеве, казалось бы, известно было все еще при его жизни. Его научные труды, ученые степени, трагичные факты биографии, я имею в виду годы, проведенные в Соловецких лагерях или дни блокады. Для всех был очевиден образ одного из великих гуманистов XX века. Но вот каким он был человеком? В быту? в повседневной жизни. Каким был отцом и дедом? Об этом знали только самые близкие — члены его семьи.

С внучкой академика, нашим давним товарищем и коллегой Зинаидой Курбатовой, встретился наш обозреватель Алексей Михалев. Чтобы отправиться в Комарово и побродить по тем же тропинкам, по которым ходил Дмитрий Лихачев. Человек, которого часто называли одним из символов русской интеллигенции XX века. Однажды он сказал: "У интеллигентности есть одна особая черта. Можно притвориться умным или добрым, но нельзя притвориться интеллигентом". Не притворяясь интеллигентом, просто расскажем о том, как и чем жил академик Лихачев, будучи обычным дачником».

«Комарово - это что такое? Ведь не было в ту пору такого фанатизма, как сейчас, во что бы то ни стало сбежать из Ленинграда, Петербурга, потому что там загазованность…».

«Был фанатизм».

Алексей Михалёв, корреспондент: «То есть он не горожанин был, по сути? Не урбанист?»

Зинаида Курбатова, внучка Д.С.Лихачева: «Ему очень хотелось воздуха, очень хотелось парков. И у него дача - был психоз. В пятницу он уже требовал как можно раньше, в семь-восемь утра, ехать на дачу. Отсюда он ездил в Пушкинский дом. Ему очень нравилось. Как раз это был настоящий дачник, ценитель природы и свежего воздуха. А вот собственно наши…»

Алексей Михалёв, корреспондент: «Родные пенаты?»

Зинаида Курбатова, внучка Д.С.Лихачева: «Да. Этими надолбами когда-то украсили вход. Это же противотанковые надолбы».

Алексей Михалёв, корреспондент: «Противотанковые?»

Зинаида Курбатова, внучка Д.С.Лихачева: «Конечно».

Алексей Михалёв, корреспондент: «Я думал, это с берега волнорезы».

Зинаида Курбатова, внучка Д.С.Лихачева: «Это времен Финской войны. Ничего не осталось от дедушкиных цветов. У дедушки здесь росли георгины, астры. Всегда осенью было очень много цветов. Вот замечательная скамейка, на которой сидел, например, Александр Исаевич Солженицын. Он приезжал к Дмитрию Сергеевичу и боялся, не входил в дом, потому что это могло быть опасно, могли быть неприятности. Он сидел на скамейке».

Алексей Михалёв, корреспондент: «Как бы он таким образом ни дискредитировал».

Зинаида Курбатова, внучка Д.С.Лихачева: «Чтобы не дискредитировать, чтобы не было неприятностей, чтобы не увидели, не заметили. При дедушке с бабушкой была одна компания, при моих родителях и тёте была другая. Бродский немножко за моей тётей ухаживал, приходил к ней в Русский музей. Она ему показывала шитьё, иконы, он даже одно стихотворение ей посвятил. Когда Бродский здесь жил на даче у академика Берга, то он приходил в гости к своим ровесникам. Вроде бы, я этого не помню, я ему сказала: “Дядя, ты так громко пел, что меня разбудил”. Он читал свои стихи. Сколько мне лет было? 2 года - я не помню».

Алексей Михалёв, корреспондент: «А дедушка знал, что такие ухаживания здесь были?»

Зинаида Курбатова, внучка Д.С.Лихачева: «Думаю, что нет. Поэтому я и говорю - у дедушки с бабушкой одни были гости. У следующего поколения - другие. Приятно, что хоть скамейка осталась. Вот это любимый дедушкин цветок. Это болгарская герань. Дедушка привез ее из Болгарии, и у нас всё в этой герани. Считается, что она от насморка помогает, отгоняет моль. Ахматова умерла в 66-м. Здесь она жила до 1966 года, а Дмитрий Сергеевич дачу построил в 1968. Но они здесь всегда снимали, в Зеленогорске или в Комарово. Поэтому к Ахматовой он в гости, конечно, приходил. Теперь забор».

Алексей Михалёв, корреспондент: «Разве этого забора не было?»

Зинаида Курбатова, внучка Д.С.Лихачева: «Он был. Раньше можно было зайти. Всё было запросто».

Алексей Михалёв, корреспондент: «Рукомойник висит прямо на сосне».

Зинаида Курбатова, внучка Д.С.Лихачева: «Потому что там нет удобств, естественно. Удобства во дворе. А у нас на даче уже были удобства. У нас вода. У нас главным был дед. Он первым садился за стол, первым брал ложку, ему первому приносили закуски, потом суп, потом второе. Он решал, что мы будем смотреть по телевизору, как проводить время. В 8 был завтрак, в час - обед, в 16 чай, в 19 ужин. И не дай бог опоздать. Это скандал, неприлично, невозможно. Утром дедушка вставал, приходил к завтраку. В рубашке с галстуком».

Алексей Михалёв, корреспондент: «Во сколько вставал, кстати?»

Зинаида Курбатова, внучка Д.С.Лихачева: «Рано, часов в 7. Кроме того, надо было рано ложиться. Дверь на крючок. Кто опоздал - тот домой не попал. Был такой случай, когда мой дядя - мы жили большой семьёй - пришёл, а дверь на крючке. Что делать? Он влез в форточку, но разбил стекло. Утром дедушка встал, сделал зарядку, дядя спускается весёлый и добрый: “Доброе утро!”. Дедушка говорит: “Утро недоброе”».

Алексей Михалёв, корреспондент: «Змея запускали?»

Зинаида Курбатова, внучка Д.С.Лихачева: «Змея запускали, конечно. Но это не шалости, это интеллигентная игра. Он сам делал змея, палочки склеивал, папиросная бумага, мы его запускали».

Алексей Михалёв, корреспондент: «Как правило, на заливе?»

Зинаида Курбатова, внучка Д.С.Лихачева: «Только на заливе. Сюда от нашего дома минут 10-15 идти. В чём прелесть Комарово? Прелесть интеллектуального общения. Здесь собирались люди только свои. Из тех академических дач. Никаких туристов, никаких случайных людей. И Боже упаси - никаких шашлыков, транзисторов и бутылок. Считалось, что на пляже есть неприлично. Дедушка смотрел в сторону Кронштадта, показывал Собор, форт. Я никогда кладбища не боялась, всегда любила. С детства мы ехали каждую субботу в Комарово на дачу. Каждая суббота начиналась с того, что мы заезжали сюда. Каждую неделю мы заезжали, везли цветы, красивые вазы, чтобы они не в банках стояли. Мы убирали могилы. Подойдем к могиле Анны Ахматовой. Здесь был крест, на котором был такой же чугунный голубок. Этого голубка украли. Кажется, это 70-е годы. Помню, как дед возмущался. Сейчас всё привели в порядок, восстановили, но голубок, как улетел, так всё изменилось. Когда я сюда прихожу, разговариваю с ними. И с бабушкой, и с дедушкой, и с мамой. Я им всегда мысленно рассказываю, что за это время произошло. Деду я всё время говорю: “Вот ты ругал меня, кричал на меня, сердился, всё тебе казалось, что я неинтеллигентная, ерундой занимаюсь”».

Наверное, делать фильм о близком человеке очень сложно. В чем для вас была главная трудность в работе над сценарием?

Главная трудность была в том, что есть общепринятое представление о Дмитрии Сергеевиче, которое уже принадлежит не мне и не семье, а истории. Существует некий стереотип, что, наверное, даже и неплохо. Я прекрасно понимала, что мой сценарий будет в некотором роде это представление ломать. И наверняка у многих возникнет вопрос, зачем это нужно делать. Но меня занимали два момента. С одной стороны, Дмитрий Сергеевич не был благостным пожилым человеком с тихим голосом - а именно к такому портрету все больше склоняются и многочисленные мемуа­рис­ты, и кинематографисты. А он был совершенно другим. Я его хорошо помню с того времени, когда ему было лет 70, даже чуть-чуть раньше. Дмитрий Сергеевич был человеком полным сил, очень резким, достаточно властным и в семейной жизни во многом нелегким. Но если бы он был таким мягким и тихим, как его представляют, думаю, ему бы не удалось столького достичь. Это - одно. Другая причина, по которой я решилась взяться за работу над этим фильмом, - у меня с дедушкой были непростые отношения. Рассказать об этом сложно. Говорят, если тебя мучают какие-то внутренние, психологические проблемы, надо об этом написать или это нарисовать, тогда станет легче. Пожалуй, у меня так и произошло.

Ваш фильм очень искренний. Не страшно открывать душу перед сотнями, тысячами, миллионами людей, которые будут этот фильм смотреть?

Когда мы с мужем, режиссером Максимом Катушкиным, решили делать «Частные хроники», он мне говорил: «Напиши просто, чтобы это был поток сознания. Есть фотографии, семейные документы, кадры хроники. И так же, как ты мне рассказываешь, глядя на экран, - вот это бабушка, вот так она одевалась, такие шляпки носила, это дедушкины братья, - так же просто и рассказывай, с такой же интонацией».

Когда старые пленки отреставрировали, и мы стали их отсматривать, у меня был шок. Я ведь не знала, что там: что-то помнила, что-то - нет, некоторые пленки вообще исчезли безвозвратно… И когда мы стали смотреть, я настолько обрадовалась, что бабушка молодая, дедушкины братья в кадре, есть даже моя няня! Мне всех так приятно было увидеть, и я рассказывала о них Максиму. А он мне объяснял: нужно, чтобы была именно такая интонация - доверительная и очень личная. Фильм без жесткой структуры, сохранивший непосредственность восприятия. Я думаю, что для некоторых зрителей, может быть, не так был интересен сам Дмитрий Сергеевич, как то, что фильм затрагивал семейные темы, которые для всех очень важны. Одна моя коллега после просмотра сказала: «Как интересно, а я вот не знаю, кто у меня прадедушка, не спрашивала у мамы…» У нас, к счастью, был культ семьи, клана, и культивировалось знание того, что делали предки для города, для Петербурга. Хранились старинные фотографии, альбомы, были записаны все имена, отчества. Поэтому стало возможно сделать такой фильм.

Если возвратиться к теме вашего фильма, что для вас было главным в общении с Дмитрием Сергеевичем?

У меня было очень хорошее детство. Ведь детство для каждого человека - это заряд на всю предстоящую жизнь. И тот заряд помогает потом выживать и не сбиваться с курса. Дедушка очень дисциплинировал. Сам он не терял времени, не разбрасывался, постоянно работал. И меня стремился приучать к этому же. В общем, меня приучили работать, быть целеустремленной, что весьма помогает в жизни. И, конечно, с дедушкой было очень интересно. Он - личность особого масштаба, это было понятно мне и тогда.

«Сейчас я бы еще о многом его спросила – как не гнуть спину, не впадать в депрессию, не ныть, как держать удар. Как собирать волю, как правильно себя настраивать»

Знаете, некоторые говорят: «Это был для меня просто дедушка, а не выдающийся ученый, я об этом не думал». У нас в семье было понятно: дедушка у нас - не просто дедушка. В фильме об этом говорится. Более того, Дмитрий Сергеевич прожил такую жизнь и так достойно, что было очень интересно его расспрашивать. К сожалению, в последнее время ему уже было тяжело, и я старалась не отвлекать его разговорами. Тем более что его атаковала масса людей с требованиями, предложениями, они проникали в дом всеми способами, не всегда корректно. В общем, мы старались его не беспокоить, хотя сейчас я бы еще о многом спросила - например, о самодисциплине и о том, как переживать сложные моменты в жизни: профессиональные, общественные. Как не гнуть спину, не впадать в депрессию, не ныть, как держать удар - вот, наверное, что сейчас мне было бы интересно.

В фильме вы говорите, что, когда стали старше, Дмитрий Сергеевич от вас отдалился. Может быть, он хотел подготовить вас к большей самостоятельности?

К этому времени у меня уже не было ощущения, что детство продолжается: моя мама погибла, когда мне было 15 лет. Я думаю, дедушка на меня сердился… У Дмитрия Сергеевича были определенные жесткие представления. Например, он считал, что приличный человек из такой семьи, как наша, должен заниматься наукой. Возможно, он разочаровался, когда я не стала заниматься тем, чем он хотел. Дмитрий Сергеевич был очень скрытным человеком. У него, собственно, и друзей-то не было. А ведь человек прожил достаточно долгую жизнь. Были знакомые, был открытый дом, в который приходили многие, но друзей не было. В своих мемуарах он написал: «Моим единственным другом в 30-е годы был Михаил Иванович Стеблин-Каменский». Наверное, с Михаилом Ивановичем он дружил. Хотя друг друга они называли на вы. И все равно это больше была близость интересов.

А что Дмитрий Сергеевич особенно ценил в людях?

Как ни странно, в людях он не очень разбирался. Он хватался за какую-то деталь и часто, если ему что-то нравилось, на все остальное не обращал внимания. Например, очень ценил семейных людей. Если, предположим, у него появлялся молодой исследователь с какой-то просьбой и оказывалось, что у этого человека, скажем, двое детей, которых он очень любит, этого было достаточно. Дедушка начинал ему помогать и считал, что это - замечательный человек, раз у него жена, дети и он о них так печется. Или если приходил человек одетый скромно, чис­тенько, в белой рубашке, он тоже очень хорошо на это реагировал. И я знаю, что некоторые господа этим пользовались. Они готовились к встрече с Дмитрием Сергеевичем: соответствующим образом одевались, оставляли свое авто где-то в лесу, говорили, что приехали на поезде, - бывали такие случаи.

Вы не пробовали написать воспоминания?

Мой материал, посвященный Дмитрию Сергеевичу, в прошлом году был опубликован в журнале «Наше наследие».

А будет ли продолжение ваших телемемуаров?

«Частные хроники. Дмитрий Лихачев» показали в день рождения дедушки, 28 ноября. Я знаю, что многие ждали этот фильм, у меня о нем спрашивали даже незнакомые люди, которые пришли положить цветы на могилу Дмитрия Сергеевича в Комарове. И, конечно, остается только мечтать, что канал «Культура» когда-нибудь предложит нашей команде продолжить цикл «Частные хроники». Материалы для этого есть.

Фото: Андрей Чепакин для «РР»; из личного архива Зинаиды Курбатовой

(1905–1994) подготовила к печати петербургская журналистка Зинаида Курбатова (внучка академика Д.С.Лихачева).

Баба Таня

Мне повезло познакомиться с ней в детстве, а потом, в юности, даже подружиться, несмотря на разницу в возрасте. Дача моего дедушки академика Лихачева в Комарове была в двух шагах от дома Татьяны Шишмаревой. Мое первое воспоминание - по нашей главной улице Курортной по вечерам прогуливается пожилая дама. Одета она просто, даже аскетично. Свитер, почему-то всегда коротковатые брюки, простые башмаки. Единственное украшение - бусы. Татьяна Владимировна в одежде предпочитала определенную гамму - серые и голубоватые цвета. Иногда, редко - тот оттенок зеленовато-коричневого, который у живописцев известен как «умбра ленинградская». Выглядела она при этом невероятно стильно. Держалась прямо, серебряные волосы убирала в тяжелый узел. Неистребимая порода чувствовалась в каждом движении. Здороваясь, она резким движением выбрасывала вперед руку для пожатия и внимательно смотрела в глаза. Со мной, еще девочкой, разговаривала всегда как со взрослой.

Собственно, отношения наши начались после того, как «баба Таня», так ее звали в семье, нарисовала мой портрет. В 14 лет я была любимым «типажом» художницы Шишмаревой. Ей нравилось рисовать высоких девушек, с длинными руками, длинной шеей. Нравились волосы, заплетенные в косы. Пока она работала, мы разговаривали. Т.В. рассказывала: «Во времена нэпа в моду вошли стрижки. Мне было жаль расставаться с волосами, и я ограничилась тем, что подстригла челку». Я уже знала, как она выглядела в молодости, - видела репродукцию ее портрета, написанного в 1935 году.

Она рисовала меня в мастерской на втором этаже. Окно было открыто, в саду слышались веселые голоса. «Это наша Галя так смеется», - прокомментировала Т.В. Галя - невестка, жена сына Бориса.

Чуть позже я принесла ей свои акварельки. Просила посмотреть и сказать, надо ли мне становиться художником - есть ли способности. Баба Таня посмотрела на мои жалкие опусы и задумчиво сказала: «Когда-то отец показывал мои рисунки Добужинскому и задавал тот же вопрос. Добужинский ответил, что все покажет время. Надо работать».

Шишмарева была против учебы в Академии художеств, говорила, что там убивают индивидуальность. Как ни странно, ее сын Борис Власов окончил как раз Академию художеств, графический факультет.

Потом я прочла в ее записях о ней самой и о родителях бабы Тани:

«Я родилась 4/17 февраля 1905 года на 2-й линии Васильевского острова С.Петербурга. Острову я была верна всю жизнь, менялись только линии - вторая, третья, первая, одиннадцатая. Не могла решиться на переезд в другой район, на грязное и необжитое Купчино, когда дом на Соловьевском переулке пошел на капитальный ремонт. (В нем я прожила 40 лет.)

Родилась я в семье профессора Санкт-Петербургского университета Владимира Федоровича Шишмарева и его жены Анны Михайловны Усовой, певицы. Так наука и искусство окружали меня всю жизнь.

Мама была человеком несдержанным и нервным. Отец был удивительно сдержан и мягок в отношениях с людьми. Я никогда не слышала, чтобы он повысил голос или закричал на кого-нибудь. К людям он был удивительно добр. Это знали и его очень любили и друзья и ученики, все его уважали за порядочность и правдивость. Он был воплощением облика профессора, очень интеллигентного, образованного, с широким кругом интересов.

Отец знал много языков. Он был и лингвистом и литературоведом.

Я помню его кабинет, уставленный книжными шкафами и полками, темно-зеленый диван, где он рассказывал свои сказки, конторку, за которой он писал. Помню и дни экзаменов на Высших женских курсах, когда приходило много женщин и девушек. Одна из них подошла ко мне и сказала: «Ваш отец такой чудный человек!»

Так случилось, что летом 1988 года я жила у Татьяны Владимировны на даче с маленькой дочкой. У меня была сложная семейная ситуация, и Шишмарева пригласила меня к себе. Это лето в Комарове было, наверное, лучшим в моей жизни. Т.В. приютила меня и учила рисовать. А какие интересные были разговоры!

Я как-то не стеснялась спрашивать у нее самые разные вещи.

Спросила, почему она развелась с мужем , тоже художником и учеником Лебедева. «Мы много работали вместе, выполняли одни и те же заказы и стали мешать друг другу в работе», - говорила Т.В. Рассказала она мне и некоторые горькие моменты своей личной жизни, никого не осуждая. В.А.Власов с новой женой и дочкой подолгу жили у Шишмаревой на даче.

По утрам Татьяна Владимировна варила крутую гречневую кашу. Пили мы «кубанский напиток» - разновидность желудевого кофе. Аскетизм во всем. Зато на столе всегда были скатерти и хорошие чашки, обычно белые с синим. Она не разрешала мне готовить. Сердито ворчала, как бы себе под нос: «Ничего не умеет, ничему не научили», - про меня. Сама она гордилась тем, что умеет все, а в сложные послереволюционные годы, в костромском имении, где они жили всей семьей, даже доила коров.

Она прекрасно ко мне относилась. Просто старалась напустить на себя строгий вид. Как-то спросила меня в то лето: «Сколько тебе лет? Двадцать два? Порядочно…» Звучало это немного угрожающе. В двадцать два года человек должен отвечать за свои поступки. Ни от кого не зависеть и знать, чего он хочет в жизни…

Евгений Шварц в своих записках отозвался о Шишмаревой как об этаком сухаре. Что ж, жаль, но он ничего не понял в этой замечательной женщине, человеке доброты и широты невероятной. Сколько она подарила своих работ в Русский музей - более ста, сколько раздарила знакомым искусствоведам! Сколько жило у нее на даче друзей, столовалось и кормилось тех, кого она ласково называла «подкидышами». Всего не перечислишь. А строгий тон, всегда прямая спина, никаких эмоций на людях - всё это главные отличительные признаки хорошего воспитания.

Татьяна Шишмарева и Борис Власов: мать и сын

Помню Татьяну Владимировну на похоронах ее единственного сына Бориса в 1981-м. Ни слезинки, ни дрожи в голосе. В ту ночь, когда он умер, она нарисовала страшный рисунок - черный интерьер своей квартиры.

Она жила искусством. В 1988-м ей уже было 83. Каждый день после завтрака она садилась рисовать. Мне так интересно было наблюдать, что лист бумаги она прикрепляет к доске кнопками. Не наклеивает, как нас учили в Академии художеств. Никаких мольбертов, работает сидя, прислонив планшет к спинке стула. Рисует карандашом или углем, ненужное убирает заячьей лапкой.

Баба Таня ставила в то лето нам - внучке Тане и мне - натюрморты. Тогда я впервые услышала о «принципе Лапшина». Та постановка была вся в теплых, желтоватых и коричневых тонах. И только маленькая кружка - яркий кобальт. «Коля Лапшин считал, что в натюрморте все должно быть в определенной гамме, и только один предмет - противоположен по цвету. Если все в теплых тонах, то этот предмет - холодный».

Годы шли, и ей становилось все труднее рисовать. Я старалась навещать ее - и в Комарове, и на Васильевском острове, где она жила в квартирке на 11-й линии.

Как-то она мне сказала: «Рисовать больше не могу. Пишу воспоминания - это мой долг».

Еще через несколько лет, когда я пришла в гости, она сказала, так же прямо и жестко, как будто речь шла о бытовых вещах: «Я сделала все. Я написала о своих друзьях. Привела в порядок и разложила по папкам работы свои и покойного сына. Теперь конец».

Прощались с Татьяной Шишмаревой на даче. Гроб стоял на веранде, на столе, за которыми мы столько раз пили чай, где рисовали натюрморты. Был ноябрь, прозрачно-серое небо, сухие ветки в саду.

Зинаида Курбатова

Зинаида Юрьевна Курбатова - создатель и ведущая «Петербургского патриотического проекта «Стиль жизни», цель которого - восстановить связь времен. В этом смысле Зинаида Юрьевна является прямой наследницей и продолжательницей дела своего дедушки академика Лихачева.

Дмитрий Лихачев с внучкой, Зинаидой Курбатовой. Фото: Интерпресс

Зинаида Юрьевна Курбатова по профессии художник-иллюстратор, работает на российском телевидении. Зинаида Курбатова - создатель и ведущая «Петербургского патриотического проекта «Стиль жизни», цель которого, говоря шекспировскими словами, восстановить связь времен. В этом смысле Зинаида Юрьевна является прямой наследницей и продолжательницей дела своего дедушки академика Лихачева, хотя сам Димитрий Сергеевич мечтал о том, чтобы его дети и внуки занимались наукой.

Говорить о близких отстраненно очень трудно, еще труднее объективно оценить то, что они сделали, и все-таки что бы вы сказали про Дмитрия Сергеевича?
- Разумеется, главное в нем не то, что он был моим дедушкой и даже не то, что он был выдающимся человеком и выдающимся ученым. Главное, что он был не один. За ним и рядом с ним стояли люди, прожившие очень похожую жизнь и сумевшие пронести через все сложности и потери нечто чистое, настоящее и правильное. Я застала еще дедушкиных приятелей и коллег, это были корифеи. Можно только гадать, что они смогли бы сделать, достанься им другое, не столь страшное время. Поколение моих родителей, мое поколение, поколение наших детей уже не дадут таких титанов. Это печально, но это так.

В этом смысле Дмитрий Сергеевич был символом и отражением доставшейся ему эпохи. У него была судьба такая – прямая, как стрела. Конечно, он был человеком тяжелым, порой несправедливым, особенно к самым близким, но у него было четкое осознание того, что он должен сделать. Для своего города, для своей страны, для русской культуры.

- Дмитрия Сергеевича иногда упрекают за то, что он спрятался за древнерусскую литературу.
- А что было в то время и в той ситуации делать человеку, не желающему подличать и сохраняющему верность науке и профессии? Только одно: жить «мимо» окружающего безумия и по возможности делать свое дело. Жили, кстати говоря, очень бедно, у меня есть старые снимки дедушка и его друзей. Они сняты с заплатами на коленях, но бедность - это было еще не самое страшное. Был постоянный страх и постоянная ложь, в том числе инсценированные аресты, а в 1942 году дедушку с семьей насильно эвакуировали из Ленинграда, хотя они очень не хотели уезжать, потом долго не давали вернуться, а дедушка был настоящим петербуржцем, для него город был если не всем, то очень многим. Для него ценным было каждое столетнее дерево, каждый дом, каждый оконный проем, каждый булыжник в старой оставшейся мостовой.

- А какой район был ему ближе всего?
- Наша семья всегда жила на Петроградской стороне. Мой прадедушка был главным инженером Печатного двора, отвечал за всю технику. Они жили в казенной квартире на Ораниенбаумской улице, потом переехали на Лахтинскую, там пережили блокаду, потом уехали оттуда в отдельную квартиру.

Зинаида Юрьевна, в свое время много писали, что одна из улиц Петербурга должна носить имя Дмитрия Сергеевича. Это было просто очередным благим пожеланием или за этим что-нибудь стоит?

Есть указ президента, в котором сказано, что нужно присвоить одной из петербургских улиц имя Дмитрия Сергеевича Лихачева.

- Какую именно - уже известно?
- Тут целая история, причем весьма странная. Дедушкин коллега Борис Федорович Егоров, который возглавляет комиссию Академии наук по наследию Лихачева, предложил назвать в его честь набережную напротив Пушкинского дома. Мне кажется, это было бы и красиво, и логично. Дедушка был против переименований, а эта набережная не имеет названия, а ее расположение говорит само за себя.

Борис Федорович написал обращение к губернатору, письмо подписали Даниил Александрович Гранин, Александр Александрович Фурсенко, Людмила Алексеевна Вербицкая, Михаил Борисович Пиотровский, многие уважаемые люди. Губернатор сказала, что она не против, и передала обращение в топонимическую комиссию, которая должна выбирать, будет ли это набережная или что-то другое.

- И что комиссия?
- Меня на заседание не пригласили; насколько мне известно, предложение по поводу набережной отклонили. Меня, признаться, удивило, когда мне сказали, что особенно яростно против дедушкиного имени выступал депутат Ковалев. Потом я узнала, что на этой набережной будут что-то строить англичане и французы и что идеей застройки воодушевлены некоторые влиятельные чиновники. Зачем им какой-то Лихачев? Назовем «набережная Европы». Я понимаю, против денег не пойдешь, так что нам можно не суетиться. Что ж, пусть будет набережная Европы, я не против, не самое плохое название.

- Но указы президента выполнять все-таки надо.

Надо, и они решили назвать именем Лихачева аллею в Выборгском районе и, возможно, уже назвали. Я очень надеюсь, что господа члены комиссии плохо себе представляют, что за место они выбрали, я в этом районе выросла и знаю, что это такое. Это безымянная дорожка для прогулки с собаками, которую на моей памяти заасфальтировали. Она идет от Институтского проспекта до улицы Орбели, с одной стороны там Серебряный пруд, с другой – зеленый массив. Ни одного дома там нет, это охранная зона, строить там ничего не будут, соответственно нет и никогда не будет адреса «Петербург, улица академика Лихачева, дом один». В некотором смысле это довольно-таки оскорбительно, лучше уж вообще ничего не называть.

Мне, во всяком случае, не хотелось бы, чтоб эта собачья дорожка носила имя дедушки. Странно это как-то, странно и обидно. Точно так же странно и обидно, что нет никакого музея, хотя мы абсолютно все дедушкины вещи отдали.

- А что случилось с вещами?
- С вещами вышло так. Нам казалось логичным, чтобы все вещи и библиотека остались в Пушкинском доме. Дедушка там проработал более 60 лет, руководил отделом, его научные труды хорошо известны. Более того, Пушкинский дом обязан дедушке весьма многим. К примеру, когда приехал принц Чарльз и предложил дать деньги на факсимильное издание пушкинских рукописей, он это сделал лишь потому, что знал дедушку.

Но когда мы предложили передать библиотеку и вещи Пушкинскому дому, нам объяснили, цитирую по памяти: «Библиотека вашего дедушки неинтересна, там нет интересных книг, а вещи нам ставить некуда. В крайнем случае мы можем взять только стол».
Я очень хорошо помню этот разговор. Вели мы его вместе с двоюродной сестрой. Она разговаривала, я слушала, сняв трубку параллельного телефона.

После этого мы решили, что библиотеку мы просто отдадим дедушкиным ученикам. Без всяких актов. Что и сделали, теперь все дедушкины книги по специальности оказались в Пушкинском доме, куда их не брали. Если честно, это очень обидно, особенно с учетом того, что примерно в то же время Пушкинский дом на спонсорские деньги приобрел библиотеку одного фольклориста. Ничего не могу сказать, он достойный ученый, но все-таки не Дмитрий Сергеевич!

- Я правильно поняла, что вещи Дмитрия Сергеевича все-таки куда-то переданы?
- В Музей истории города. Оттуда приехали сотрудники, посмотрели, сказали, что все замечательно, и попросили передать им всего и побольше. Физически вещи отдавала я и отдала все: обстановку кабинета, начиная от ковра и кончая пишущей машинкой и подарками, которые дедушка получал и среди которых были очень забавные, интересные вещи, ордена, мантии. Кстати, оксфордская мантия - единственная в Петербурге. Ахматовская мантия оказалась за пределами Петербурга, и для музея Анны Андреевны мантию шили по мантии моего дедушки.

- Это все можно где-то увидеть?
- Нет, к сожалению. Сначала нам обещали сделать лихачевскую экспозицию, позже, глядя мне в глаза, объяснили, что ничего не обещали и сделать ничего не могут. Затем я совершенно случайно узнала, что часть вещей оказалась лишней и ее отдали в один народный музей. Я туда приехала, оказалось - правда, им безо всякой описи передали две коробки с вещами Дмитрия Сергеевича. В том числе с частью его дипломов. Эти дипломы были самим дедушкой собраны, вложены в ящик. Я их так в ящике и отдала.

Я не понимаю, как грамотный музейщик может разбивать собрание однородных предметов. Коллекция интересна тогда, когда она целостна. Увидела я там дедушкину кепку, ковер, пластинки, и стало мне очень грустно. Правда, сейчас в Музее истории города была выставка новых поступлений, там был уголок, посвященный дедушке, но я туда не ходила. Было тяжело смотреть на остатки знакомых вещей.

- А вам не приходило в голову создать самостоятельный музей?
- Нам говорили, что надо было устраивать музей в нашей бывшей квартире на Шверника, но устраивать музей в квартире на окраине города странно - кто туда поедет? И потом как это осуществить технически, ведь в музее должно находиться по меньшей мере три человека - смотритель, администратор и экскурсовод. Кто им стал бы платить? Если человек имеет заслуги перед городом, перед страной, увековечение его памяти не должно быть делом частным.

Впрочем, спасибо правительству за то, что они помогли поставить крест на могиле дедушки и бабушки. В свое время дедушка нарисовал то, что он хотел бы видеть, и это его завещание удалось выполнить. Есть еще мемориальная доска на доме на проспекте Шверника, вот вроде и все.

- Насколько мне известно, вы опубликовали заметки о семье и собираетесь продолжить эту тему?
- Я написала о дедушке, а сейчас хочу рассказать обо всем, что я помню. О том, какая у нас была семья, какие гости приходили, как разговаривали, что думали. Да и мой собственный опыт уже имеет историческую ценность. Школа, пионерская организация, коричневые платья с черными передниками, пионервожатая, которая заставляла доносить, вступление в комсомол обязательное, потому что иначе не поступишь в институт, строительные отряды. Наши дети этого уже не знают...

Была одна жизнь, началась другая, и это чувствуется абсолютно во всем. Взять хотя бы любимое мое Комарово. Был поселок, в котором сохранялись черты еще дореволюционного прошлого, там жили представители академического, научного мира. Другого мира, теперь уже ушедшего. Надо было видеть, как они разговаривают, как раскланиваются друг с другом на нашей Курортной улице, какие у них были журфиксы, какие праздники для детей. Это все ушло в прошлое, прежние обитатели этих мест умерли, многие их потомки были вынуждены продать дачи, потому что жизнь сейчас, мягко говоря, дорогая. Зато в Комарово устремились люди, у которых есть деньги и которым кажется, что, поселившись в этом месте, они станут значительнее, что ли.... А в этом месте нет ничего особенного: природа бедная, вода холодная и грязная, лес не изобилует ягодами и грибами. Уникальность Комарова была в людях, а люди теперь там другие. Оазис былого исчез, появилось садоводство.

Когда я приезжаю туда и встречаю кого-то из прежней жизни, мы друг к другу бросаемся, словно мы эмигранты русские где-нибудь в Берлине или в Сиднее.

- Расскажите о «петербургском патриотическом проекте». Откуда такое название?
- Сначала мне хотелось пойти еще дальше и назвать «петербургский шовинистический проект». Я себя считаю петербурженкой и могу сказать, что это своего рода национальность. Мы отличаемся и от москвичей, и от тех, кто родился или во Владивостоке, или в Костроме, упаси Бог их обидеть.

Тем, кто читает мемуары, знакомы выражения типа «госпожа N выглядела, как настоящая петербургская дама», «у госпожи M была походка петербургской дамы», «госпожа L одевалась, как петербургская дама».

Меня заинтересовало, что это значит, почему петербурженок узнавали на улицах Парижа или Брюсселя даже в 50-х и 60-х годах. Что это за походка у них была, что за манера себя держать и одеваться?

- Но сейчас об этом сказано и написано довольно много...

И все равно тема не охвачена. На первый взгляд литературы по этикету и впрямь хватает, даже журнал специальный есть, впрочем, на мой взгляд, довольно-таки пустой. Там объясняют очевидные вещи вроде того, что, беседуя с человеком, нужно затрагивать темы, которые ему интересны, и не ставить его в неловкое положение, задавая неприятные ему вопросы. А вот о том, как следует себя вести, если ты претендуешь на звание петербуржца, еще никто не говорил. Время сейчас какое-то мутное, представления обо всем сместились, а мы и не заметили.

Беседовала Вера Камша
Полный текст интервью можно прочитать в газете «Ваш Тайный советник», свежий номер которой вышел в понедельник, 5 июля.

«ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА»
30.11.2006
14-00

Ведущая — Анна ВСЕМИРНОВА
Гость — Зинаида КУРБАТОВА

Тема: 100-летие академика Дмитрия Сергеевича Лихачева

Чтобы прослушать интервью полностью, нажмите кнопку «ЗВУК»

Досье: Зинаида Юрьевна Курбатова, художник-иллюстратор, журналист, редактор петербургской редакции Российского телевидения, внучка академика Дмитрия Лихачева.

Зинаида КУРБАТОВА - Ничего случайного в жизни не бывает. Когда из квартиры и Вера (двоюродная сестра Зинаиды Курбатовой, юридический наследник архива Лихачева - ред. ), и фонд Лихачева забрали все нужные вещи, желательные для них, и я уже стала собирать все то, что осталось, мне случайно упал в руки дедушкин синий чемоданчик, который он держал у своего изголовья... И в этом синем чемоданчике оказался ряд документов, в том числе пленка, которую нам удалось восстановить, где дедушка поет соловецкие песни. Слуха у него не было, но он все равно их спел, потому что он знал, что мотива уже никто не помнит.

Зинаида КУРБАТОВА - Мы, конечно, хотели бы, чтобы музей был в Пушкинском доме, или хотя бы мемориальный кабинет. Дедушка получил отдельный кабинет в 1987 году, когда он стал председателем Советского фонда культуры, потому что к нему очень много приходило ходоков. А до этого у него был совместный кабинет со Львом Александровичем Дмитриевым, и там же находились сотрудники отдела. Мы думали, что возможно этот кабинет отдадут под музей, но руководство Пушкинского дома распорядилось иначе. Сказали, что у них нет места для вещей Лихачева. А сейчас в этом кабинете расположилась библиотека ученого Путилова, тоже покойного, и в общем было бы неэтично эту библиотеку теснить. Так что там они вдвоем, там два портрета и так далее.

Зинаида КУРБАТОВА - Был разговор с прежним руководителем Музея истории города Борисом Аракчеевым, он обещал мне, что будет постоянная экспозиция на Английской набережной в Румянцевском особняке. Причем говорили, что будет три зала: Ольги Бергольц, Лихачева и Шостаковича. И зал Лихачева - это будет рассказ не только о нем, а об ученом, интеллигенте 70-х годов. Мы передавали всю обстановку кабинета, личные вещи, подарки, коллекцию пластинок. Потому что все очень интересно.

Зинаида КУРБАТОВА - Когда мы садились обедать, всегда включался проигрыватель. Слушали Вертинского больше всего (бабушка его очень любила), слушали Галича, слушали Жоржа Брасанса, дедушка очень любил духовые оркестры. Слушали писателей - "Голоса зазвучавшие вновь". Была классическая музыка с дарственными надписями. Дедушка дружил с Марией Юдиной, известной пианисткой, которая была близка к кругу Хармса. Рихтер дарил пластинки...

Зинаида КУРБАТОВА - К сожалению, пока нет Фонда Лихачева. Я имею в виду, когда все вещи и фотографии, костюмы и мебель - все собрано в одном месте. К сожалению, все расписали по разным фондам.