Николай васильевич гоголь болезнь. Чем болел Гоголь? Психическая болезнь гоголя

Николай Васильевич Гоголь - великий классик. Вернее, великим классиком он станет после смерти. А при жизни это был не только гениальный сочинитель, но и человек, подверженный многим болезням и страданиям. Более того, до сих пор никто точно не знает, какая именно из его болезней привела Гоголя к скоропостижной кончине.

Психоз и несварение

Доподлинно известно только то, что писатель беспрестанно от чего-нибудь страдал. Как только Коленька Гоголь появился на свет, все грустно вздохнули: «Не жилец». Настолько мальчик был мал и слаб. Но мальчик наперекор судьбе выжил. Правда, болел он чаще других детей, все детские болезни и взрослые простуды липли именно к нему. От этого Коля возымел привычку постоянно сидеть дома, стал необщительным, замкнутым и - странным.

Гоголь часто говорил врачам, что у него болит живот. Эскулапы обследовали писателя, но никаких патологий не обнаружили. А вот родня Гоголя знала причину его кишечных колик: несмотря на тщедушный вид, Николай мог за раз съесть несколько блюд, которых хватило бы как минимум троим здоровым мужчинам. Вот после таких обильных обедов у Гоголя и болел живот.

Также он страдал от сильного геморроя, что заставляло его писать свои гениальные произведения стоя. В дополнение ко всему писатель переболел малярийным энцефалитом и холерой.

Болели у гения не только тело, но и душа. В качестве душевной болезни Гоголю с ранних лет приписывали маниакально-депрессивный психоз. Говорят, что, вероятно, болезнь эта передалась ему по наследству - тетка Гоголя тоже была «не в себе». Она хранила еду под матрасом, натирала волосы свечным воском и показывала за обедом гримасы.

Из-за своего психоза Гоголь частенько впадал в длительные депрессии. В это время он был крайне замкнут, мог целый день просидеть, уставившись в одну точку. В такие моменты его больше всего беспокоили «душевная хандра» и «странное бездействие ума». Ведь в эти периоды он был не в состоянии написать ни строчки.

Женщин избегал

По свидетельствам современников, Гоголь категорически избегал отношений с женщинами. Только однажды в 1829 году он порадовал маму, написав, что страдает от любви к прекрасной леди. Мама, было, обрадовалась: ну, наконец-то, сын взялся за ум, скоро подарит ей внуков. Не тут-то было. В последующих письмах Коленька уже жаловался маме на то, что его кожу обсыпало пятнами, и теперь он страдает от своего внешнего вида. Говорят, тогда мать сильно журила сына, решив, что он связался с падшей женщиной, от которой подцепил «пятнистую болезнь».

Однако тому, кто осилит всю переписку Гоголя с матерью, становится понятно, что сын выдумывал некоторые несоответствующие действительности факты.

И прежде всего, ту самую прекрасную леди, которую он нафантазировал только для того, чтобы мать сжалилась и прислала бы ему немного денег.

Пожалуй, одной из немногих женщин, к которой Гоголь питал искренние теплые чувств, была Екатерина Хомякова, сестра одного из его друзей Николая Языкова. Правда, писатель чудил порой и у Хомяковых.

«Гоголь всегда держал себя бесцеремонно у Хомяковых, - рассказывал издатель Петр Бартенев. - Он капризничал неимоверно, приказывая по нескольку раз то приносить, то уносить какой-нибудь стакан чая, который никак не могли ему налить по вкусу: чай оказывался то слишком горячим, то крепким, то чересчур разбавленным; то стакан был слишком полон, то, напротив, Гоголя сердило, что налито слишком мало. Одним словом, присутствующим становилось неловко; им только оставалось дивиться терпению хозяев и крайней неделикатности гостя».

Но, несмотря на чудачества и капризы, Екатерина Хомякова принимала писателя таким, какой он был.

Я люблю Гоголя, — писала она в одном из писем. — … Все здесь нападают на Гоголя, говоря, что, слушая его разговор, нельзя предполагать в нём чего-нибудь необыкновенного; Иван Васильевич Киреевский говорил, что с ним почти говорить нельзя: до того он пуст. Я сержусь за это ужасно. У них кто не кричит, тот и глуп.

Частенько Екатерина и Николай уединялись и разговаривали часами. Говорят, они сошлись на своей чрезмерной религиозности и суеверности. Как-то Хомякова узнала, что муж потерял обручальное кольцо. Она сильно переживала по этому поводу, считая это дурной приметой, рассказывала о своих страхах Гоголю. Однако несчастье пришло лишь через полтора года - Хомякова скоропостижно умерла от тифа. Гоголь же решил, что смерть близкой подруги - это кара небесная для него.

Вообще, Гоголь с детства слыл невероятно религиозным и суеверным. Это в нем было от деда и бабки, которые истово молились, соблюдали все посты, ходили в церковь и в то же самое время боялись черных котов и других нехороших примет.

После смерти Хомяковой Гоголь решил начать изнурительный пост, дабы искупить все свои прегрешения. Это стало для него началом конца. Депрессия и голод окончательно помутили рассудок писателя. 11 февраля 1852 года он, пребывая в доме своего товарища графа Толстого, спалил второй том «Мертвых душ». Тогда же к Гоголю вызвали лекаря.

Врач высказался о состоянии больного крайне неблагоприятно: «Все тело его до чрезвычайности похудело; глаза сделались тусклы и впали, лицо совершенно осунулось, щеки ввалились, голос ослаб…». Врачи предполагали, что у писателя тоже начался тиф, кто-то настаивал на несварении желудка, прозвучало даже слово «менингит».

Лечили больного по старинке. Сажали в холодную воду и прикладывали пиявок. Теперь любой специалист знает, что для истощенного организма подобные экзекуции были смертельны. При этом Гоголь очень боялся быть похороненным живьем. Так боялся, что спать предпочитал в сидячем положении - уж сидячего-то спящего точно не перепутают с умершим. «Тела моего не погребать до тех пор, пока не покажутся явные признаки разложения. Упоминаю об этом потому, что уже во время самой болезни находили на меня минуты жизненного онемения, сердце и пульс переставали биться», - завещал классик. Друзья подчинились его воле.

Писателя не стало 21 февраля 1852 года. Ему было всего 42 года. А 31 мая 1931 года тело Гоголя решено было перезахоронить - могила находилась на территории Данилова монастыря, который отдали под колонию для несовершеннолетних. В этот день по Москве поползли страшные слухи:

Те, кто присутствовал на эксгумации, уверяли, что у скелета якобы отсутствовал череп.

Однако выяснилось, что в 1909 году могилу реконструировали и тогда кто-то из рабочих и мог похитить череп великого писателя. Но куда он делся? Рассказывали, что его за большие деньги заполучил в свою коллекцию Алексей Бахрушин. Кстати, именно тогда у промышленника начались неприятности, поэтому он поспешил отдать раритет родственникам самого Гоголя. О том, что дальше стало с головой писателя, история умалчивает.

Сотканный из противоречий, он поражал всех своей гениальностью на поприще литературы и странностями в обыденной жизни. Классик русской литературы Николай Васильевич Гоголь был труднопостижимым человеком.

Например, он спал только сидя, боясь, чтобы его не приняли за мертвого. Совершал длительные прогулки по… дому, выпивая в каждой комнате по стакану воды. Периодически впадал в состояние длительного оцепенения. Да и смерть великого писателя была загадочной: то ли он умер от отравления, то ли от рака, то ли от душевной болезни.

Поставить точный диагноз врачи безуспешно пытаются уже более полутора столетий.

Странный ребенок

Будущий автор «Мертвых душ» родился в неблагополучной с точки зрения наследственности семье. Дед и бабка его со стороны матери были суеверны, религиозны, верили в приметы и предсказания. Одна из теток и вовсе была «слабой на голову»: могла неделями смазывать голову сальной свечой, чтобы предотвратить поседение волос, строила рожи, сидя за обеденным столом, прятала под матрас кусочки хлеба.

Когда в 1809 году в этой семье родился младенец, все решили, что мальчик долго не протянет — настолько он был слабеньким. Но ребенок выжил.

Рос он, правда, худым, тщедушным и болезненным — словом, из тех самых «счастливчиков», к которым липнут все болячки. Сначала привязалась золотуха, потом скарлатина, следом гнойный отит. Все это на фоне непроходящих простуд.

Но основным заболеванием Гоголя, беспокоившим его почти всю жизнь, был маниакально-депрессивный психоз.

Неудивительно, что мальчик вырос замкнутым и малообщительным. По воспоминаниям его соучеников по Нежинскому лицею, он был угрюмым, упрямым и очень скрытным подростком. И лишь блестящая игра в лицейском театре говорила о том, что этот человек обладает недюжинным актерским талантом.

В 1828 году Гоголь приезжает в Петербург с целью сделать карьеру. Не желая работать мелким чиновником, он решает поступить на сцену. Но безуспешно. Пришлось устроиться клерком. Однако подолгу в одном месте Гоголь не задерживался — летал от департамента к департаменту.

Люди, с которыми он на тот момент близко общался, сетовали на его капризность, неискренность, холодность, невнимание к хозяевам и трудно объяснимые странности.

Он молод, полон честолюбивых планов, выходит его первая книга «Вечера на хуторе близ Диканьки». Гоголь знакомится с Пушкиным, чем страшно гордится. Вращается в светских кругах. Но уже в это время в петербургских салонах стали замечать некие странности в поведении молодого человека.

Куда деть себя?

Втечение всей жизни Гоголь жаловался на боли в желудке. Однако это не мешало ему за один присест съесть обед на четверых, «полирнув» все это банкой варенья и корзиной печенья.

Немудрено, что уже с 22-летнего возраста писатель страдал хроническим геморроем с сильными обострениями. По этой причине он никогда не работал сидя. Писал исключительно стоя, проводя на ногах по 10-12 часов в день.

Что касается взаимоотношений с противоположным полом, то это тайна за семью печатями.

Еще в 1829 году он прислал матери письмо, в котором говорил о страшной любви к какой-то даме. Но уже в следующем послании — ни слова о девушке, лишь скучное описание некоей сыпи, которая, по его словам, не что иное, как последствие детской золотухи. Связав девушку с болячкой, матушка сделала вывод, что ее сыночек подхватил срамную болезнь от какой-то столичной вертихвостки.

На самом деле и любовь, и недомогание Гоголь выдумал для того, чтобы выцыганить некоторую сумму денег из родительницы.

Имел ли писатель плотские контакты с женщинами — большой вопрос. По свидетельству врача, наблюдавшего Гоголя, таковых не было. Виной тому некий кастрационный комплекс — иначе говоря, слабое влечение. И это при том, что Николай Васильевич любил скабрезные анекдоты и умел их рассказывать, совершенно не опуская нецензурные слова.

Тогда как приступы душевной болезни были, несомненно, налицо.

Первый клинически очерченный приступ депрессии, отнявший у писателя «почти год жизни», был отмечен в 1834 году.

Начиная с 1837 года приступы, различные по продолжительности и тяжести, стали наблюдаться регулярно. Гоголь жаловался на тоску, «которой нет описания» и от которой он не знал, «куда деть себя». Сетовал, что его «душа… изнывает от страшной хандры», находится «в каком-то бесчувственном сонном положении». Из-за этого Гоголь не мог не только творить, но и думать. Отсюда жалобы на «затмение памяти» и «странное бездействие ума».

Приступы религиозного просветления сменялись страхом и отчаянием. Они побуждали Гоголя к исполнению христианских подвигов. Один из них — измождение тела — и привел писателя к гибели.

Тонкости души и тела

Гоголь умер на 43-м году жизни. Врачи, лечившие его последние годы, находились в полнейшем недоумении по поводу его болезни. Выдвигалась версия о депрессии.

Началось с того, что в начале 1852 года умерла сестра одного из близких друзей Гоголя — Екатерина Хомякова, которую писатель уважал до глубины души. Ее смерть спровоцировала сильнейшую депрессию, вылившуюся в религиозный экстаз. Гоголь начал поститься. Его дневной рацион составляли 1-2 ложки капустного рассола и овсяного отвара, изредка плоды чернослива. Учитывая, что организм Николая Васильевича был ослаблен после болезни — в 1839 году он переболел малярийным энцефалитом, а в 1842-м перенес холеру и чудом выжил, — голодание было для него смертельно опасно.

Гоголь тогда жил в Москве, на первом этаже дома графа Толстого, своего друга.

В ночь на 24 февраля он сжег второй том «Мертвых душ». Через 4 дня Гоголя посетил молодой врач Алексей Терентьев. Состояние писателя он описал так: «Он смотрел, как человек, для которого все задачи разрешены, всякое чувство замолкло, всякие слова напрасны… Все тело его до чрезвычайности похудело; глаза сделались тусклы и впали, лицо совершенно осунулось, щеки ввалились, голос ослаб…»

Дом на Никитском бульваре, где был сожжен второй том «Мертвых душ». Здесь же Гоголь и скончался. Врачи, приглашенные к умирающему Гоголю, нашли у него тяжелые желудочно-кишечные расстройства. Говорили о «катаре кишок», который перешел в «тиф», о неблагоприятно протекавшем гастроэнтерите. И, наконец, о «несварении желудка», осложнившемся «воспалением».

В итоге лекари вынесли ему диагноз — менингит — и назначили смертельно опасные в таком состоянии кровопускания, горячие ванны и обливания.

Жалкое иссохшее тело писателя погружали в ванну, голову поливали холодной водой. Ему ставили пиявки, а он слабой рукой судорожно пытался смахнуть гроздья черных червей, присосавшихся к его ноздрям. Да разве можно было придумать худшую пытку для человека, всю жизнь испытывавшего омерзение перед всем ползучим и склизким? «Снимите пиявки, поднимите ото рта пиявки», -стонал и молил Гоголь. Тщетно. Ему не давали это сделать.

Через несколько дней писателя не стало.

Прах Гоголя был погребен в полдень 24 февраля 1852 года приходским священником Алексеем Соколовым и диаконом Иоанном Пушкиным. А через 79 лет он был тайно, воровски извлечен из могилы: Данилов монастырь преобразовывался в колонию для малолетних преступников, в связи с чем его некрополь подлежал ликвидации. Лишь несколько самых дорогих русскому сердцу захоронений решено было перенести на старое кладбище Новодевичьего монастыря. Среди этих счастливчиков наряду с Языковым, Аксаковыми и Хомяковыми был и Гоголь…

31 мая 1931 года у могилы Гоголя собралось двадцать — тридцать человек, среди которых были: историк М. Барановская, писатели Вс. Иванов, В. Луговской, Ю. Олеша, М. Светлов, В. Лидин и др. Именно Лидин стал едва ли не единственным источником сведений о перезахоронении Гоголя. С его легкой руки стали гулять по Москве страшные легенды о Гоголе.

— Гроб нашли не сразу,— рассказывал он студентам Литературного института,— он оказался почему-то не там, где копали, а несколько поодаль, в стороне. А когда его извлекли из-под земли — залитый известью, с виду крепкий, из дубовых досок — и вскрыли, то к сердечному трепету присутствующих примешалось еще недоумение. В фобу лежал скелет с повернутым набок черепом. Объяснения этому никто не находил. Кому-нибудь суеверному, наверное, тогда подумалось: «Вот ведь мытарь — при жизни будто не живой, и после смерти не мертвый,— этот странный великий человек».

Лидинские рассказы всколыхнули старые слухи о том, что Гоголь боялся быть погребенным заживо в состоянии летаргического сна и за семь лет до кончины завещал:

«Тела моего не погребать до тех пор, пока не покажутся явные признаки разложения. Упоминаю об этом потому, что уже во время самой болезни находили на меня минуты жизненного онемения, сердце и пульс переставали биться».

То, что эксгуматоры увидели в 1931 году, как будто свидетельствовало о том, что завет Гоголя не был исполнен, что его похоронили в летаргическом состоянии, он проснулся в гробу и пережил кошмарные минуты нового умирания…

Справедливости ради надо сказать, что лидинская версия не вызвала доверия. Скульптор Н. Рамазанов, снимавший посмертную маску Гоголя, вспоминал: «Я не вдруг решился снять маску, но приготовленный гроб… наконец, беспрестанно прибывавшая толпа желавших проститься с дорогим покойником заставили меня и моего старика, указавшего на следы разрушения, поспешить…» Нашлось свое объяснение и повороту черепа: первыми подгнили у гроба боковые доски, крышка под тяжестью грунта опускается, давит на голову мертвеца, и та поворачивается набок на так называемом «атлантовом позвонке».

Тогда Лидин запустил новую версию. В своих письменных воспоминаниях об эксгумации он поведал новую историю, еще более страшную и загадочную, чем его устные рассказы. «Вот что представлял собой прах Гоголя,— писал он,— черепа в гробу не оказалось, и останки Гоголя начинались с шейных позвонков; весь остов скелета был заключен в хорошо сохранившийся сюртук табачного цвета… Когда и при каких обстоятельствах исчез череп Гоголя, остается загадкой. При начале вскрытия могилы на малой глубине значительно выше склепа с замурованным гробом был обнаружен череп, но археологи признали его принадлежавшим молодому человеку».

Эта новая выдумка Лидина потребовала новых гипотез. Когда мог исчезнуть из гроба череп Гоголя? Кому он мог понадобиться? И что вообще за возня поднята вокруг останков великого писателя?

Вспомнили, что в 1908 году при установке на могиле тяжелого камня пришлось для укрепления основания возвести над гробом кирпичный склеп. Вот тогда-то таинственные злоумышленники и могли похитить череп писателя. А что касается заинтересованных лиц, то недаром, видно, ходили по Москве слухи, что в уникальной коллекции А. А. Бахрушина, страстного собирателя театральных реликвий, тайно хранились черепа Щепкина и Гоголя…

А неистощимый на выдумки Лидин поражал слушателей новыми сенсационными подробностями: дескать, когда прах писателя везли из Данилова монастыря в Новодевичий, кое-кто из присутствовавших на перезахоронении не удержался и прихватил себе на память некоторые реликвии. Один будто бы стащил ребро Гоголя, другой — берцовую кость, третий — сапог. Сам Лидин даже показывал гостям том прижизненного издания гоголевских сочинений, в переплет которого он вделал кусок ткани, оторванный им от сюртука лежавшего в гробу Гоголя.

В своем завещании Гоголь стыдил тех, кто «привлечется каким-нибудь вниманием к гниющей персти, которая уже не моя». Но не устыдились ветреные потомки, нарушили завещание писателя, нечистыми руками на потеху стали ворошить «гниющую персть». Не уважили они и его завет не ставить на его могиле никакого памятника.

Аксаковы привезли в Москву с берега Черного моря камень, по форме напоминающий Голгофу — холм, на котором был распят Иисус Христос. Этот камень стал основанием для креста на могиле Гоголя. Рядом с ним на могиле установили черный камень в форме усеченной пирамиды с надписями на гранях.

Эти камни и крест за день до вскрытия гоголевского захоронения были куда-то увезены и канули в Лету. Лишь в начале 50-х годов вдова Михаила Булгакова случайно обнаружила гоголевский камень-Голгофу в сарае гранильщиков и ухитрилась установить его на могиле своего мужа — создателя «Мастера и Маргариты».

Не менее таинственна и мистична судьба московских памятников Гоголю. Мысль о необходимости такого монумента родилась в 1880 году во время торжеств по поводу открытия памятника Пушкину на Тверском бульваре. А через 29 лет, к столетию со дня рождения Николая Васильевича 26 апреля 1909 года, на Пречистенском бульваре был открыт памятник, созданный скульптором Н. Андреевым. Эта скульптура, изображавшая глубоко удрученного Гоголя в момент его тяжких раздумий, вызвала неоднозначные оценки. Одни восторженно хвалили ее, другие яростно порицали. Но все соглашались: Андрееву удалось создать произведение высочайших художественных достоинств.

Споры вокруг самобытной авторской трактовки образа Гоголя не продолжали утихать и в советское время, не терпевшее духа упадка и уныния даже у великих писателей прошлого. Социалистической Москве требовался другой Гоголь — ясный, светлый, спокойный. Не Гоголь «Выбранных мест из переписки с друзьями», а Гоголь «Тараса Бульбы», «Ревизора», «Мертвых душ».

В 1935 году Всесоюзный Комитет по делам искусств при Совнаркоме СССР объявляет конкурс на новый памятник Гоголю в Москве, положивший начало разработкам, прерванным Великой Отечественной войной. Она замедлила, но не остановила эти работы, в которых участвовали крупнейшие мастера скульптуры — М. Манизер, С. Меркуров, Е. Вучетич, Н. Томский.

В 1952 году, в столетнюю годовщину со дня смерти Гоголя, на месте андреевского памятника установили новый монумент, созданный скульптором Н. Томским и архитектором С. Голубовским. Андреевский же памятник был перенесен на территорию Донского монастыря, где простоял до 1959 года, когда, по ходатайству Министерства культуры СССР, его установили перед домом Толстого на Никитском бульваре, где жил и умер Николай Васильевич. Чтобы пересечь Арбатскую площадь, творению Андреева потребовалось семь лет!

Споры вокруг московских памятников Гоголю продолжаются даже сейчас. Некоторые москвичи в перенесении памятников склонны усматривать проявление советского тоталитаризма и партийного диктата. Но все, что ни делается, делается к лучшему, и Москва сегодня имеет не один, а два памятника Гоголю, равно драгоценному для России в минуты как упадка, так и просветления духа.

ПОХОЖЕ, ГОГОЛЬ БЫЛ СЛУЧАЙНО ОТРАВЛЕН ВРАЧАМИ!

Хотя мрачный мистический ореол вокруг личности Гоголя в значительной мере был порожден кощунственным разорением его могилы и нелепыми выдумками безответственного Лидина, многое в обстоятельствах его болезни и смерти продолжает оставаться загадочным.

В самом деле, от чего мог умереть сравнительно молодой 42-летний писатель?

Хомяков выдвинул первую версию, согласно которой первопричиной смерти стало тяжелое душевное потрясение, пережитое Гоголем из-за скоротечной кончины жены Хомякова Екатерины Михайловны. «С тех пор он был в каком-то нервном расстройстве, которое приняло характер религиозного помешательства,— вспоминал Хомяков.— Он говел и стал морить себя голодом, попрекая в обжорстве».

Эта версия как будто подтверждается показаниями людей, видевших, какое действие оказали на Гоголя обличительные беседы отца Матфея Константиновского. Именно он требовал, чтобы Николай Васильевич соблюдал строгий пост, требовал от него особого рвения в исполнении суровых наставлений церкви, корил и самого Гоголя, и Пушкина, перед которым Гоголь благоговел, за их греховность и язычество. Обличения красноречивого священника так потрясли Николая Васильевича, что однажды он, прервав отца Матфея, буквально простонал: «Довольно! Оставьте, не могу далее слушать, слишком страшно!» Свидетель этих бесед Тертий Филиппов был убежден, что проповеди отца Матфея настроили Гоголя на пессимистический лад, убедили его в неизбежности близкой смерти.

И все-таки нет никаких оснований считать, что Гоголь сошел с ума. Невольным свидетелем последних часов жизни Николая Васильевича стал дворовый человек одной симбирской помещицы фельдшер Зайцев, который в своих воспоминаниях отмечал, что за сутки до кончины Гоголь был в ясной памяти и здравом рассудке. Успокоившись после «лечебных» истязаний, он дружески беседовал с Зайцевым, расспрашивал о его жизни, сделал даже поправки в стихах, написанных Зайцевым на смерть его матери.

Не подтверждается и версия, будто Гоголь умер от голодного истощения. Взрослый здоровый человек может обходиться совсем без еды 30—40 дней. Гоголь же постился всего 17 дней, да и то не отказывался от пищи полностью…

Но если не от сумасшествия и голода, то не могла ли стать причиной смерти какая-нибудь инфекционная болезнь? В Москве зимой 1852 года свирепствовала эпидемия брюшного тифа, от которого, кстати, скончалась Хомякова. Именно поэтому Иноземцев при первом осмотре заподозрил, что у писателя тиф. Но неделю спустя консилиум врачей, созванный графом Толстым, объявил, что у Гоголя не тиф, а менингит, и назначил тот странный курс лечения, который иначе чем «истязанием» невозможно назвать…

В 1902 году доктор Н. Баженов издал небольшую работу «Болезнь и смерть Гоголя». Тщательно проанализировав симптомы, описанные в воспоминаниях знакомых писателя и лечивших его врачей, Баженов пришел к выводу, что погубило писателя именно это неправильное, ослабляющее лечение его от менингита, которого на самом деле не было.

Думается, Баженов прав лишь отчасти. Назначенное консилиумом лечение, примененное, когда Гоголь был уже безнадежен, усугубило его страдания, но не было причиной самого заболевания, начавшегося значительно раньше. В своих заметках доктор Тарасенков, впервые осмотревший Гоголя 16 февраля, так описывал симптомы болезни: «…пульс был ослабленный, язык чистый, но сухой; кожа имела натуральную теплоту. По всем соображениям видно было, что у него нет горячечного состояния… один раз он имел небольшое кровотечение из носа, жаловался, что у него руки зябнут, мочу имел густую, темноокрашенную…».

Можно только сожалеть, что Баженов при написании своей работы не догадался проконсультироваться с врачом-токсикологом. Ведь описанные им симптомы болезни Гоголя практически неотличимы от симптомов хронического отравления ртутью — главным компонентом того самого каломеля, которым пичкал Гоголя каждый приступавший к лечению эскулап. В самом деле, при хроническом отравлении каломелем возможны и густая темная моча, и различного рода кровотечения, чаще желудочные, но иногда и носовые. Слабый пульс мог быть следствием как ослабления организма от лощения, так и результатом действия каломеля. Многие отмечали, что на протяжении всей болезни Гоголь часто просил пить: жажда — один из характеристик признаков хронического отравления.

По всей вероятности, начало роковой цепи событий положило расстройство желудка и то «слишком сильное действие лекарства», на которое Гоголь жаловался Шевыреву 5 февраля. Поскольку желудочные расстройства тогда лечили именно каломелем, не исключено, что прописанным ему лекарством был именно каломель и прописал его Иноземцев, который через несколько дней заболел сам и перестал наблюдать больного. Писатель перешел в руки Тарасенкова, который, не зная, что Гоголь уже принял опасное лекарство, мог еще раз прописать ему каломель. В третий раз Гоголь получил каломель уже от Клименкова.

Особенность каломеля заключается в том, что он не причиняет вреда лишь в том случае, если сравнительно быстро выводится из организма через кишечник. Если же он задерживается в желудке, то через некоторое время начинает действовать как сильнейший ртутный яд сулема. Именно это, по-видимому, и произошло с Гоголем: значительные дозы принятого им каломеля не выводились из желудка, так как писатель в это время постился и в его желудке просто не было пищи. Постепенно увеличивающееся в его желудке количество каломеля вызвало хроническое отравление, а ослабление организма от недоедания, упадка духа и варварского лечения Клименкова лишь ускорило смерть…

Было бы нетрудно проверить эту гипотезу, исследовав с помощью современных средств анализа содержание ртути в останках. Но не уподобимся кощунственным эксгуматорам тридцать первого года и не будем ради праздного любопытства тревожить вторично прах великого писателя, не будем снова сбрасывать надгробные камни с его могилы и передвигать с места на место его памятники. Все, связанное с памятью Гоголя, пусть сохранится навсегда и стоит на одном месте!

Примечание от администрации сайта: между врачами-психиатрами нет однозначного и единодушного мнения по поводу наличия психических расстройств у Гоголя. Читателям следует принимать информацию о психическом здоровье писателя как версии, а не как факты.

Болезнь Н. В. Гоголя

Глава I

Давно я считал необходимым изучить болезнь Н. В. Гоголя и определить ее влияние на творчество гениального автора "Мертвых душ". Наш великий критик в своем знаменитом письме к Гоголю писал: "Или вы больны и вам надо спешить лечиться, или — не смею досказать моей мысли..." То же самое высказал С. Т. Аксаков в письме к И. С. Аксакову 1 . "Если б я не имел утешения думать, что он на некоторых предметах помешался, то жестким бы словом я назвал его". Ясный ум и благородное сердце подсказали и Белинскому, и Аксакову верное объяснение характера Гоголя и его "Выбранных мест из переписки с друзьями". Глубокое уважение как к самому Гоголю, так и к этим двум благородным пионерам нашего просвещения обязывает психиатра ответить на вопрос, так категорически поставленный Белинским, объяснить, насколько был прав идеально честный С. Т. Аксаков. Следовательно, психиатрическое изучение жизни и произведений Гоголя имеет не только научный интерес, но и большое нравственное значение. В самом деле, вопрос о том, был ли болен психически Гоголь, как ни интересен в научном отношении, не имел бы общественного значения, если бы Белинский и Аксаков не считали единственным оправданием Гоголя то, что он психически болен. Психиатр должен изучить и объяснить жизнь и произведения Гоголя главным образом для того, чтобы снять с памяти многострадального гениального автора "Мертвых душ" те тяжелые обвинения, которые с такой душевной тоской были вы сказаны нашим великим и по уму, и по благородству характера критиком.

Очевидно, что если Гоголь не был психически болен, то мы вместе с Белинским даже не смеем "досказать своей мысли". Громадное влияние произведений Гоголя на развитие всего нашего просвещения положительно обязывает русского психиатра объяснить с психиатрической точки зрения жизнь Гоголя, чтобы правильно осветить нравственный облик нашего великого сатирика, дать правильное объяснение причины тех его поступков, которые вызвали негодование лучших его современников. Понимая именно так задачу психиатра, я долго не решался приняться за этот труд; я все ждал, что более меня компетентные авторы объяснят с психиатрической точки зрения жизнь и произведения Гоголя; я ясно сознавал, что для такого труда недостаточно знания учебников психиатрии, а необходимо продолжительное самостоятельное изучение душевнобольных, глубокое знание психологии и, наконец, вдумчивое отношение к предмету. Кроме того, эта задача представляла много затруднений ввиду отсутствия полной биографии Гоголя и полного собрания его писем.

Крайне обстоятельный труд В. И. Шенрока "Материалы для биографии Гоголя" и изданные под его редакцией "Письма Н. В. Гоголя" в значительной степени облегчили для психиатра изучение жизни автора "Мертвых душ". Все воспоминания и вообще вся литература о Гоголе разработана Шенроком так полно, что изучение источников очень мало дополняет сведения, собранные этим почтенным исследователем, почему я почти исключительно цитирую труд Шенрока, и только очень редко приходится прибегать к ссылкам на источники. Изучив "Письма Н. В. Гоголя" и всю литературу о Гоголе, я, однако, не нашел возможным приступить к настоящему труду, во-первых, потому, что ожидал новых сообщений о Гоголе по поводу пятидесятилетия со дня его кончины, во-вторых, потому, что некоторые вопросы для меня не были совершенно ясны. Поэтому я не мог, при всем моем желании, закончить этого труда в 1902 году. Появившееся в этом году исследование д-ра Н. Н. Баженова "Болезнь и смерть Гоголя" задержало окончание моего труда, так как я должен был еще раз проверить мои выводы, для того чтобы объяснить себе значительное разногласие между взглядом д-ра Баженова и моим.

Только теперь, после свыше двадцатипятилетнего изучения психиатрии и продолжительных занятий литературой о Гоголе, я решаюсь высказать мои соображения о болезни Гоголя и ее влиянии на его творчество. Полагаю, что мой труд не окажется лишним после исследования д-ра Баженова уже потому, что, соглашаясь в общем с д-ром Баженовым, я, кроме того, что высказано было этим автором, нахожу в Гоголе много патологических проявлений, о которых не говорит д-р Баженов. Мой труд, по моему мнению, дополняет исследование этого автора и потому в значительной степени подтверждает справедливость основного взгляда д-ра Баженова, так же как и его исследование подтверждает справедливость моего основного вывода. В самом деле, если у кровати больного два врача, соглашаясь, что пациент болен, в зависимости от степени своей опытности, своих знаний, наконец, своих способностей несколько иначе понимают болезнь — один находит меньше болезненных явлений, другой больше, — то из этого не следует, что пациент здоров и оба врача ошибаются; весьма естественно, что, изучая такое сложное явление, как болезнь, один врач больше обращает внимание на какое-либо одно ее проявление, а другой замечает большее число симптомов болезни. Конечно, я не могу решать, кто из нас, д-р Баженов или я, правильнее понял болезнь Гоголя, да это разногласие и не имеет большого значения, как ввиду того, что в основном выводе мы согласны, так и потому, что я преследовал другую цель, чем д-р Баженов.

Точный, определенный диагноз болезни Гоголя, по моему мнению, не имеет большого значения, да и едва ли возможен. В современной психиатрии нет не только общепризнанной классификации, но даже и номенклатуры болезней, а потому в зависимости от школы, к которой принадлежат психиатры, от личных воззрений ставятся на основании одних и тех же признаков несколько различные диагнозы. Я уверен, что, если бы Гоголь жил теперь и был исследован несколькими психиатрами, получилось бы некоторое разногласие в их диагнозах, а ведь наши сведения о болезни Гоголя весьма неполны, и потому и невозможен определенный, точный диагноз его болезни. Да и какое значение имеет такой диагноз; в самом деле, разве не все равно, страдал ли он периодической меланхолией, или круговым помешательством, или наследственным помешательством (folie heriditaire) в смысле Мореля, или, как теперь говорят, дегенеративным помешательством. Спорить о диагнозе болезни гениального писателя пятьдесят лет спустя после его смерти, мне кажется, не имеет смысла, так как проверить справедливость мнений мы не можем, и потому каждый может оставаться при своем мнении.

Психиатрическое изучение жизни и произведений Гоголя, думаю я, должно преследовать другую задачу, а именно указанную нам Белинским. Поэтому я, не задаваясь целью точно диагностировать форму душевной болезни Гоголя, изучал все патологические явления у Гоголя, начиная с его детства. Прежде всего, конечно по возможности, нужно выяснить состояние здоровья его родителей, определить унаследованные свойства его организации.

Патологические проявления организма Гоголя имеют значение, лишь поскольку они проявлялись в его поступках и в его произведениях, а что некоторые поступки и некоторые особенности его творчества зависели от его патологической организации, это было вполне ясно многим друзьям и знакомым Гоголя, которые не иначе могли объяснить причуды Гоголя, как тем, что у него "что-то тронулось в голове... вся Москва была о нем такого мнения" 2 . Психиатры и должны объяснить, как развивались и как проявлялись патологические симптомы, в чем они, собственно, состояли и почему они давали право думать друзьям Гоголя, что у него "что-то тронулось в голове". Особенно важно анализировать и проследить развитие этих симптомов для того, чтобы объяснить, насколько они обусловили те поступки Гоголя, которые вызывали бы негодование, если бы совершивший их был здоров.

Психиатрическое изучение жизни и произведений Гоголя необходимо и для того, чтобы объяснить некоторые эпизоды из его жизни, совершенно непонятные его биографам, не знающим психиатрии. Биография Гоголя, как человека больного, не может быть понятна без психиатрического ее изучения; в самом деле, каких неправдоподобных гипотез не высказано было биографами Гоголя для объяснения его поездки в Любек, для объяснения раннего прекращения его творческой деятельности; писалось и о любви к Россете, и об огорчении от неуспеха "Ганца Кюхельгартена", а Кулиш объясняет раннее прекращение творческой деятельности Гоголя так: "Смерть Пушкина положила в жизни Гоголя резкую грань...

При жизни Пушкина Гоголь был одним человеком, после смерти сделался другим". Много писали о мистицизме Гоголя, утверждали, что мистицизм отвлек его от художественной деятельности, хотя так ясно, что Гоголь мистиком никогда не был, и для Вогюэ не могло быть и сомнения в несправедливости такого мнения. Действительно, можно лишь удивляться, как возникло убеждение о мистицизме Гоголя. Одним словом, изучение биографии Гоголя с психиатрической точки зрения должно объяснить всю его жизнь, должно указать на те заблуждения биографов Гоголя, которые зависят от их незнания психиатрии. Лучший биограф Гоголя В. И. Шенрок вполне сознавал необходимость психиатрического изучения биографии Гоголя, и действительно, разве может быть понятна жизнь человека больного лицам, не изучавшим психиатрии.

Само собой разумеется, что, если бы душевная болезнь Гоголя не влияла на его творчество, не отразилась бы на его художественной деятельности, психиатрическое изучение биографии Гоголя имело бы мало значения. В самом деле, разве для понимания произведений Альфреда де Мюссе нужно знать, какие патологические проявления представлял его организм. Совершенно иначе обстоит дело по отношению к Гоголю; биографы не объяснили нам и, конечно, не могут объяснить, почему гениальный сатирик не закончил "Мертвых душ", почему он написал "Выбранные места...", "Авторскую исповедь", почему любовь не играет никакой роли в его произведениях, почему отрывок "Рим" так краток и, нужно прямо сказать, так слаб. Именно художественная деятельность Гоголя не вполне понятна, потому что его патологическое состояние весьма резко отразилось на его художественной деятельности. Конечно, не дело психиатра оценивать художественные достоинства произведений Гоголя, объяснять их; это сделано вполне компетентными критиками, выводами которых психиатр должен пользоваться. Психиатрическое изучение жизни и произведений Гоголя потому именно так важно, что объясняет многое и в поведении, и в деятельности автора "Мертвых душ". Пора наконец опровергнуть легенду о каком-то переломе в жизни Гоголя, об изменении его творческой деятельности.

Настоящая работа мне представилась особенно трудной, потому что психиатр обязан объяснить не только жизнь Гоголя, но и влияние болезни на его творчество, а это задача весьма-весьма нелегкая; тут недостаточно знания психиатрии, а необходимо изучение весьма обширной литературы о Гоголе.

Из вышеизложенного ясно, почему я предназначаю настоящий труд не для врачей, а для всех интересующихся произведениями Гоголя. Я не думаю, чтобы узкоспециальное исследование о болезни Гоголя могло иметь серьезное значение; для психиатров понятны патологические явления в организме Гоголя, а споры о точном диагнозе его болезни бесплодны по существу. Поэтому я не нашел возможным придать настоящему труду узкоспециальный характер, поместить его во врачебном организме. Жизнь и произведения Гоголя серьезно интересуют многих образованных людей, а особенно лиц, изучающих русскую литературу. Вот именно для этих лиц мною обработан настоящий труд; в уверенности, что он уяснит многое в жизни Гоголя, объяснит те особенности его творчества, которые зависели от болезни.

Как врач, я должен руководствоваться советом Дидро: "Твое дело — вопрошать природу, а ты заставляешь ее лгать или боишься ее собственных объяснений" (Дидро Д. Мысли об истолковании природы); поэтому я не имею права обходить вопросы, затрагивать которые крайне тягостно ввиду благоговения к гению Гоголя; при всем моем нежелании касаться вполне интимных сторон его жизни, а также несимпатичных черт его характера я не мог обойти молчанием, ввиду их большого значения с психиатрической точки зрения. Глубокое уважение к плодотворной деятельности Гоголя, восхищение его чудными художественными произведениями служат ручательством того, что я только ввиду крайней необходимости и любви к истине говорю об отрицательных сторонах характера и деятельности автора "Мертвых душ", в полной уверенности, что психиатрическое изучение его жизни и произведений даст нам вместе с С. Т. Аксаковым "утешение думать", что многострадальный Гоголь не ответствен, в силу своей болезни, за свои дурные поступки.

Наши сведения о здоровье родителей Н. В. Гоголя недостаточно точны и полны для того, чтобы могли служить для объяснения патологической организации гениального автора "Мертвых душ". Мы, конечно, никогда не будем обладать необходимыми для нас сведениями, потому что не только состояние здоровья лиц давно умерших, но даже наших знакомых остается нам часто неизвестным. Особенно скрываются нервные и душевные расстройства, и, например, Мёбиус не мог получить точных сведений о здоровье родителей Ницше 3 .

Нам известны лишь три обстоятельства, которые могли оказать влияние на здоровье Н. В. Гоголя: первое — это болезнь Василия Афанасьевича Гоголя; второе — нервность Марьи Ивановны Гоголь; третье — ее молодость, когда она родила своего знаменитого сына.

По всей вероятности, Василий Афанасьевич страдал туберкулезом и умер от этой болезни; по словам М. И. Гоголь, "до женитьбы у него два года была лихорадка, от которой его вылечил известный в то время доктор Трахимовский" (Шенрок). Однако это было не выздоровление, а улучшение, легко объяснимое тою благоприятной обстановкой, в которой жил больной. Наконец, наступило, как это обыкновенно бывает, ухудшение; Василий Афанасьевич хворал несколько лет, наконец болезнь приняла неблагоприятное течение. "Муж мой,— говорит Марья Ивановна,— болел в продолжение четырех лет, и, когда пошла кровь горлом, он поехал в Кибинцы, чтобы посоветоваться с доктором". Горловое кровотечение — явление весьма характерное для туберкулеза легких, т. е. чахотки. Дальнейшим подтверждением такого распознавания болезни Василия Афанасьевича может служить его письмо: "... мне хорошо, но грудью страдаю ужасно и спать едва могу"; так именно жалуются на свое страдание умирающие чахоточные. Как и большинство чахоточных, он не понимал серьезности своего положения и уже в безнадежном состоянии поехал в Лубны лечиться, с полною уверенностью на успех; после непродолжительного лечения в Лубнах Василий Афанасьевич скончался на сорок четвертом году жизни; даже в Лубнах он интересовался хозяйством, что еще раз подтверждает, что он не понимал опасности своего положения.

Несмотря на неполноту наших сведений о болезни В. А., едва ли можно сомневаться, что он умер от чахотки; общая картина болезни, весьма характерные для чахотки припадки и, наконец, отношение больного к болезни — все это дает нам право думать, что отец нашего гениального писателя страдал туберкулезом.

Такое понимание болезни Василия Афанасьевича имеет значение, потому что его туберкулезом мы можем объяснить болезненность и вообще слабость организма нашего гениального писателя; бесспорно, Н. В. Гоголь — физически слабый человек с узкими плечами, впалой грудью; он всегда был худощав и никогда не имел вполне здорового, свежего цвета лица. Едва ли можно сомневаться, что слабая физическая организация имела громадное значение во всем развитии Н. В. Гоголя, во всей его жизни, в складе его характера, в образе жизни.

Туберкулез отца может быть причиной вырождения, патологической организации всех или некоторых детей; несомненно, что у отца, умершего от туберкулеза, могут быть вполне здоровые дети. Поэтому следует ограничиться предположением, что туберкулез В. А. Гоголя мог быть причиной патологической организации нервной системы, или вырождения, его великого сына; с большим правом мы можем объяснить слабость организма Н. В. Гоголя чахоткой его отца. Сильным подтверждением такого предположения служит большая смертность детей В. А. Гоголя: из двенадцати детей осталось в живых только пятеро; конечно, большая смертность бывает между детьми вполне здоровых родителей, но все же она, особенно если дети погибают в первые годы жизни, чаще бывает у детей, происходящих от больных родителей.

Наши сведения о Марье Ивановне не отличаются точностью и не дают возможности составить вполне правильное суждение о здоровье этой прекрасной женщины. Лица, оставившие нам отрывочные воспоминания о М. И. Гоголь, не относились к ней с необходимою для точного наблюдения объективностью, в чем, конечно, их нельзя упрекать; и ее личное обаяние, и ореол матери гениального писателя лишали ее знакомых необходимой для наблюдения объективности. Несомненно, что М. И. Гоголь обладала благородным характером, чуткой ко всему прекрасному душой; она умела любить и могла возбуждать любовь; она, несомненно, обладала живым, весьма гибким умом и была хорошо образована, принимая во внимание условия ее жизни. Поэтому я считаю решительно невозможным даже предположение, что М. И. Гоголь страдала душевной болезнью; нет сомнения, что до конца жизни эта чудная женщина сохранила психическое здоровье и никогда никакой душевной болезнью не страдала.

Вместе с таким категорическим заключением мы, однако же, не можем отрицать, что М. И. Гоголь была наделена нервной, патологической организацией; говоря иначе, это не была вполне здоровая, нормальная или обыкновенная женщина, что, конечно, никоим образом не уменьшает нашего уважения и симпатии к матери гениального писателя. Нельзя не обратить внимания на неустойчивость и резкие смены ее настроения и зависящего от настроения поведения; то она, не сходя с места, не меняя позы, целые часы думала неизвестно о чем, причем лицо ее становилось безжизненным, то была весела, оживленна и подвижна. Конечно, и у всех настроение меняется, на всех нас нападает вялость, сменяющаяся подвижностью, но у М. И. Гоголь неподвижность и мечтательность достигали до такой степени, что обращали на себя внимание лиц, ее знавших. Очевидно, что в этом отношении она отличалась от большинства; мы не можем судить, насколько патологический характер имели эти необусловленные внешними причинами смены настроения; может быть, неподвижная мечтательность Марьи Ивановны зависела от навязчивых идей, может быть, от обманов чувств, может быть, эти смены настроения и не имели такого тяжелого характера. Бесспорно, что у лиц, наделенных патологической организацией нервной системы, без всякой внешней причины происходят резкие колебания настроения: полная апатия сменяется оживлением; вдруг без всякой причины субъект чувствует слабость, общую вялость, полное равнодушие ко всему, ему тяжелы всякое усилие, всякая перемена. Также без всякой внешней причины развивается оживление: субъект чувствует себя хорошо, ему кажется все легким, он становится подвижен, разговорчив, ищет новых впечатлений; оба состояния исчезают также без всякой внешней причины. Эта же неустойчивость настроения М. И. Гоголь выражалась и в том, что она легко впадала в отчаяние, "что повторялось впоследствии нередко, так как по природной доброте она горячо принимала к сердцу не только собственные несчастья, но и горе близких лиц" (Шенрок. Т. I, с. 53).

Меньшее значение имеет мнительность и подозрительность М. И.; притом мы не знаем, насколько она отличалась в этом отношении от той среды, в которой жила. Бесспорно, что М. И. была крайне мечтательна и поразительно непрактична, чем, конечно, и можно только объяснить, что она оставляла почти без средств горячо любимого сына, хотя ее имение при мало-мальски умелом хозяйстве давало бы достаточный для безбедного существования доход. Поразительная непрактичность М. И. едва ли может быть объяснена воспитанием; она была воспитана, как и все, а ведь немало вдов помещиц настолько удовлетворительно вели свое хозяйство, что помогали своим сыновьям в первые годы их службы.

Вместе с тем М. И. была настолько легкомысленна, что у заезжих торговцев делала выше средств закупки и даже покупала вещи, ей ненужные; сын упрекал ее, что "вы пошли доискиваться правды у кочующего лавочника, приехавшего на ярмарку". Мать, горячо любящая единственного сына, накупает ненужный хлам, а сын ее бедствует в Петербурге; М. И. не была глупа в обычном смысле этого слова; напротив, это была богато одаренная натура, но нужно думать, что мышление М. И. вполне зависело от чувствований, от непосредственных впечатлений; она не была наделена волей, не управляла в должной мере ходом мышления.

Понятно, что М. И. гордилась своим сыном, рассказывала о его славе, хвалила его произведения, уверяла себя, что ее сын известен Государю и т. п.; материнская любовь даже и более уравновешенных, чем М. И., матерей, лишает возможности критически относиться к детям. При том же М. И. имела полное право гордиться своим сыном и мало преувеличивала его славу.

В конце концов, мы так мало знаем о здоровье М. И., что должны ограничиться самым общим заключением: М. И. была женщиной нервной, натурой неуравновешенной; при большой мягкости сердца, чуткости она не обладала деловыми способностями, мало была способна к спокойной рассудочной деятельности; фантазия у нее была сильно развита. Она казалась странной, прямо-таки ненормальной Данилевскому и Трахимовскому; последний сообщает, что "М. И. Гоголь вместе с тем была крайне впечатлительна и подозрительна: бывали дни, недели, целые месяцы, когда впечатлительность М. И. доходила до крайних пределов, достигала почти болезненного состояния". Гениальный сын, конечно, заметил болезненность своей матери и в письме к сестре Анне Васильевне от 12. IV. 1839 г. пишет: "Слава Богу, наша маминька физически совершенно здорова. Я разумел душевную и умственную болезнь; о ней была речь".

Необходимо, однако, принимать во внимание, что М. И. Гоголь овдовела тридцати двух лет; несомненно, что раннее вдовство очень сильно влияет на здоровье нервной системы; особенно сильно было влияние этого обстоятельства на здоровье нервной, ненормальной Марьи Ивановны; весьма возможно, что, если бы не было этого крайне неблагоприятного для здоровья нервной системы обстоятельства, "нервность" М. И. не достигла бы такой крайней степени. На основании собственных, достаточно многочисленных, наблюдений я придаю большое значение раннему вдовству.

Мы не знаем, какой душевной болезнью страдал племянник Н. В. Гоголя, Трушковский, а потому тот факт, что племянник страдал душевной болезнью, еще не дает нам достаточно оснований, чтобы судить о вырождении в семье Гоголей; может быть, Трушковский страдал приобретенной душевной болезнью; возможно, что патологическая организация была унаследована и от отца.

Трудно решить, насколько молодой возраст матери мог быть причиной патологической организации нервной системы Н. В. Гоголя; как а рriоri, так и на основании наблюдений над животными мы должны думать, что между детьми очень молодых матерей относительно много слабых и хилых. Весьма возможно, что слабое телосложение Н. В. Гоголя, его хилое здоровье, хотя отчасти зависит от крайней молодости его матери. Однако мы не обладаем точными наблюдениями, указывающими, что молодость матери может быть причиной вырождения и слабости здоровья потомства. Еще менее оснований мы имеем утверждать, что молодость матери может быть причиной патологической нервной организации потомства; это возможно, но не доказано.

М. И. было пятнадцать лет, когда она родила великого сатирика; у других детей не было нервных расстройств; поэтому можно с некоторым основанием объяснить патологическую организацию нервной системы и вообще хилое здоровье Н. В. Гоголя крайней молодостью его матери.

Таким образом, наши скудные сведения о здоровье родителей Н. В. Гоголя не дают нам права давать какие-либо категорические заключения; мы знаем, что состояние здоровья родителей нередко влияет на здоровье потомства; у вполне здоровых родителей могут быть больные дети, и наоборот: у больных родителей бывают здоровые дети. Сестры Н. В. Гоголя, по крайней мере младшие, до старости пользовались удовлетворительном здоровьем, а Н. В. Гоголь бесспорно был болезненный человек.

Гораздо важнее выяснить, что в биологическом отношении унаследовал Н. В. Гоголь от своих родителей; выяснить, можно ли биологически объяснять гениальность Н. В. Гоголя как дар унаследованный, или же гениальность автора "Мертвых душ" не может быть объяснена законами наследственности, следовательно, должна считаться случайным, чисто индивидуальным уклонением.

Отец Н. В. Гоголя был человек обыкновенный; он не выдавался из среды, в которой жил, не достиг совершенства в каком-либо роде деятельности; он не захотел закончить своего образования, пробовал служить, но без успеха, ревностно занимался хозяйством, но хозяином был плохим. Он писал недурные пьесы для театра Трощинского, но эти пьесы были очень далеки от совершенства и не обратили на себя внимания; он писал стихи, но ведь было время, когда все, кому нечего было делать, писали плохие стихи. Говорят, он был хороший рассказчик; приходится верить этому показанию.

Едва ли можно сомневаться, что В. А. Гоголь был мягкий, добрый, хороший человек, любимый своей семьей и своими знакомыми; вместе с тем он не отличался ни трудолюбием, ни энергией, ни настойчивостью, ни деловитостью.

Гениальный сын унаследовал от добродушного и ласкового отца только хилое здоровье и, может быть, патологическую организацию нервной системы; едва ли можно утверждать, что В. А. Гоголь передал свою способность хорошо рассказывать; во-первых, весьма сомнительно, чтобы такая способность или такое свойство передавались по наследству. По крайней мере между детьми известных ораторов и актеров хороших рассказчиков не больше, чем между детьми лиц, не обладавших этой способностью. Во-вторых, едва ли Н. В. Гоголя можно считать хорошим рассказчиком; он был гениальный чтец своих гениальных произведений, неподражаемый и, может быть, гениальный рассказчик смешных, по преимуществу "непечатных", анекдотов, но вообще он не обладал выдающимся даром слова и не говорил хорошо ни о чем, кроме той области, которую постигал в совершенстве в силу своей исключительной и односторонней гениальности. Также едва ли можно допустить, что В. А. передал своему сыну свой литературный талант. Уже не говоря о том, что талант В. А. был крайне посредственный, едва ли можно найти что-либо, кроме внешнего сходства, между невинными, от нечего делать написанными для забавы богатого родственника и его гостей театральными пьесами В. А. Гоголя и "Ревизором".

Вообще, Н. В. Гоголь ни в чем не походил на своего благодушного отца; отец был доволен своей жизнью, вполне мирился с окружающей обстановкой. Гениальный сын всегда стремился вперед, никогда не мирился с действительностью; отец был благодушен и любил всех и все, сын был практичен и деловит; отец был ленив, сын был трудолюбив и деятелен, насколько это позволяло его слабое здоровье. Отец наслаждался жизнью, как ни скромна была его доля счастья, сын мог бы иметь все в жизни и не наслаждался никогда жизнью, потому что по своему темпераменту не мог наслаждаться жизнью. Отец провел жизнь, как праздник, для гениального сына жизнь была страдание, прерываемое короткими моментами восторгов, о которых В. А. Гоголь и мечтать не мог. Чтобы оценить, насколько сын не походил на отца, необходимо принять во внимание, что отец для своего времени был так же, если не лучше, образован, чем сын.

Вообще нечасто сын так мало похож на отца, как автор "Мертвых душ" на В. А. Гоголя. Можно сказать, что Н. В. Гоголь был такой же плохой хозяин, как и его отец, но с этим решительно нельзя согласиться. Н. В. Гоголь не занимался хозяйством, потому что небольшое имение матери не могло его даже интересовать; но, если бы ему пришлось заняться хозяйством, он был бы прекрасный хозяин, так как обладал главным свойством хорошего хозяина — узнавать и подчинять себе людей. Можно, конечно, говорить, что В. А. Гоголь имел влияние на своего сына как человек образованный и даже литературный. Хотя это уже выходит из сферы моей специальности, могу заметить, что образование отца имело влияние лишь на внешнюю жизнь Н. В. Гоголя: если бы он вырос в необразованной семье, он мог бы заглохнуть, его гений от этого был бы нам неизвестен, но все-таки Н. В. был бы гениальным человеком.

Бесспорно, что чем более Н. В. Гоголь походил бы на своего отца, тем легче бы ему жилось; страдальческая жизнь Н. В. Гоголя убедительно доказывает нам, что он унаследовал от чахоточного отца только хилое здоровье.

Весьма немного Н. В. Гоголь унаследовал от своей матери; их сходство мало уловимо и трудно определимо; приходится удовольствоваться такими же неопределенными, туманными выражениями, как неопределенно это сходство. И у матери, и у сына была сильно развита духовная жизнь; это были духовные натуры, если можно так выразиться; М. И. Гоголь, так же как и ее сын, обладала натурой высшего порядка. Конечно, все это неопределенно, но ведь мы и не можем точнее определить сходство сына и матери, оба они не были вульгарны, это были не монеты, похожие все друг на друга, а медали хотя и разной величины, но обе из благородного металла. Если мы обратим внимание, что М. И. Гоголь всегда горячо любила своего гениального, но едва ли приятного в семейном кругу сына, мы не можем отказать этой старосветской помещице в большой душевной чуткости. Душевность, чуткость, способность любить — все это свидетельствует о высокой душе М. И. Гоголь; эта духовность была унаследована сыном.

Этим и кончается сходство М. И. Гоголь с ее сыном. Он не унаследовал от матери ни ее любвеобильности, ни ее кротости, ни ее непосредственного сердечного интереса к жизни, ни ее покорности судьбе, ни ее непрактичности, ни ее душевной простоты и прекрасной наивности. М. И. Гоголь обрисована и в ее письмах, и в письмах Н. В. Гоголя, и в воспоминаниях друзей ее знаменитого сына весьма хорошо, и потому едва ли можно сомневаться, что сходство между ним и матерью было весьма невелико, а главное неопределенно. Такое заключение подтверждается и тем, что живая связь между матерью и сыном, несмотря на их взаимную любовь, скоро порвалась, зато оба часто и много писали друг другу. Н. В. Гоголь поленился в 1839 году съездить к матери и выписал не выезжавшую далеко старушку мать в Москву, да еще в чужой дом. Едва ли радость М. И. Гоголь при свидании с сыном много отличалась от того душевного состояния, которое переживала мать Базарова, когда этот последний приезжал домой. М. И. Гоголь жилось гораздо легче, чем ее сыну; так же как и ее муж, она обладала жизнерадостностью и умела довольствоваться немногим. Ей хотелось увеличить доходы своего имения, но и хозяйственные неудачи она переносила легко; только чутким материнским сердцем она понимала, но, конечно, лишь смутно, страдания своего великого сына, но стремления сына, сущность и причины его страданий были совершенно чужды ее натуре.

Что Н. В. Гоголь биологически ничего, кроме слабого здоровья не унаследовал от отца и очень мало унаследовал от матери, доказывается и тем, что все его сестры решительно ни в чем не походили на своего гениального брата. Они ничем не выдавались из среды, ничем не заявили своих способностей, прожили жизнь в той же среде, в которой родились, жили безмятежно и пользовались счастьем, насколько это удается обыкновенным людям. Гениальный больной брат и здоровые, похожие на своих родителей сестры были совершенно чужды друг другу; даже блестящее образование, полученное Анной и Елизаветой Гоголь благодаря их знаменитому брату, не выделило их из толпы, и для нас вполне понятно, что попытки Н. В. Гоголя приохотить своих сестер к литературному труду оказались безуспешны. Ничего безусловно выдающегося, ничего даже похожего на гениальность в хорошей, честной, даже скажем, умной семье Н. В. Гоголя не было, что и доказывается тем, что из этой семьи не вышло ни одного человека, хотя бы чем-либо выделившегося из толпы, хотя сколько-нибудь известного.

Таким образом, мы имеем право прийти к заключению, что гениальность автора "Мертвых душ" не была им унаследована, что в семье его не было ничего, что бы могло нам объяснить гений Н. В. Гоголя. Еще раз мы видим, что гений родился в самой обыкновенной, почтенной семье; между предками и сестрами Н. В. Гоголя не было ни одного лица, обладавшего выдающимися способностями. Мы можем утверждать, что гений может родиться в каждой семье, без всякой подготовки; гений это какое-то случайное, непонятное нам уклонение. Биография Н. В. Гоголя еще раз подтверждает нам, что мы решительно не знаем ни биологических, ни психологических условий, способствующих развитию гения. Особенно убедительно это положение подтверждается биографией Н. В. Гоголя; не только своей гениальностью, но и всей своей организацией, всем своим духовным складом он отличался от своего семейства. Он во всем, по отношению к собственному семейству, был исключительным явлением; следовало бы сказать, что гениальность — это какое-то уродство, но это слово имеет дурной смысл. Пока мы должны довольствоваться этим словом, так как оно лучше других выражает все то немногое, что мы знаем о происхождении гениев. Н. В. Гоголь не был похож ни на отца, ни на мать, его гениальность не была дальнейшим развитием способностей, имевшихся в его семье; почему-то, по непонятным нам причинам, в почтенной, благодушной семье родился гениальный сатирик. Поневоле нам приходится гениальность Н. В. Гоголя объяснить болезнью, так как только болезнь может нам объяснить такое резкое уклонение, такое существенное отличие. В самом деле, чем же иначе можно объяснить тот несомненный факт, что Н. В. Гоголь и своими удивительными способностями, и своей организацией отличался от всех членов своего семейства? Только болезнь могла обусловить это столь полезное для всех нас уродство и уклонение от типа. Унаследованное вырождение или болезни, перенесенные в детстве, или же, что наиболее вероятно, то и другое вместе обусловили то уклонение в организации, то уродство в строении головного мозга, которое выразилось и в гениальности, и в особенностях характера Н. В. Гоголя. Иначе мы не можем объяснить гениальности Н. В. Гоголя: болезнь обусловила одностороннее развитие головного мозга, задержала гармоническое развитие всего головного мозга.

Патологическая организация нервной системы Н. В. Гоголя несомненна, и ею, или, говоря иначе, болезнью, мы можем объяснить гениальность автора "Мертвых душ". Остается не вполне выясненным, чем объясняется и болезнь, и гениальность Н. В. Гоголя: унаследованным вырождением или случайным заболеванием в детском возрасте, но ведь это и не имеет большого значения.

Я вполне понимаю, что объяснение гениальности как патологического явления мало выясняет нам сущность дела; если даже и признать как безусловно доказанное, что гений обусловлен болезнью, что вообще гениальность есть патологическое уклонение от типа, все же остается невыясненным главное: какие болезни и каким образом обусловливают гениальность, какие уклонения мозга бывают у гениальных людей.

Однако такое объяснение имеет и некоторую ценность, так как благодаря ему нам вполне ясна ошибка биографов, старающихся объяснить гениальность характером родителей, воспитанием, влиянием среды и т. п. Все такие попытки совершенно несостоятельны, как в том убеждает нас жизнь Н. В. Гоголя; ни среда, ни характер родителей, ни воспитание, ни впечатления детства, ни образование — одним словом, ничто, кроме болезни, не может объяснить нам удивительных способностей Н. В. Гоголя.

Вообще, воспитание, влияние родных и друзей очень мало воздействуют на гениальных людей; жизнь Н. В. Гоголя может служить этому хорошим подтверждением. В. А. Гоголь имел самое ничтожное влияние на своего сына, в чем, конечно, нельзя его обвинить; гениальный сатирик сам перевоспитал себя, развивался вполне самостоятельно. Биографы обычно стараются объяснить жизнь и творчество гения воздействиями на него среды, забывая, что гений и воспринимает, и перерабатывает иначе, чем мы, обыкновенные люди; гений именно отличается и крайней самостоятельностью, и громадной своеобразностью.

Примечания

1 С. Т. Аксаков. История моего знакомства с Гоголем. Русский архив. 1890. № 8. С. 162.

2 Тургенев. Литературные воспоминания. Издание Маркса. III. XII. С. 61.

3 Möbius. Über das pathologische bei Nietzsche. 1902 г.

Но абсолютно ненормальный - настоящий псих». Час-то даже называют диаг-ноз. Якобы маниакально-депрессивный психоз.

Насколько точно можно установить душевный недуг спустя 150 лет да ещё и по чужим записям, часто противоречащим друг другу, Бог весть. К тому же все или почти все «ненормальности» Гоголя не несут на себе никакого отпечатка маниакальности. Они в общем-то невинны и могут быть проведены по разряду чудачеств. Отчасти остроумных и забавных, отчасти действительно нелепых и могущих показаться дикими. Однако наиболее интересно то, что значительная часть этих «диких выходок» и «странных увлечений» Гоголя имеет самое прямое отношение к медицине. Более того, есть некоторые основания предполагать, что в плане сбережения своего здоровья Николай Васильевич мог дать сто очков вперёд многим и многим современным ревнителям ЗОЖ.

Сумасшедшая жизнь

Много пересудов в своё время вызывало обыкновение Гоголя оборачиваться по утрам холодной мокрой простынёй. Поскольку общественное мнение было убеждено, что основное назначение этой процедуры - «снятие припадков у помешанных», нетрудно догадаться, какие были из этого сделаны выводы. А между тем это самое обёртывание широко применяется и сейчас. Основное предназначение подобного обёртывания - стимулирование циркуляции крови, укрепление иммунитета и общее оздоровительное действие. А по субъективным ощущениям эта процедура сродни печке - в финале обёртывания человек здорово согревается. Как раз за счёт усиленной циркуляции крови.

Гоголю эта самая усиленная циркуляция была необходима почти всю жизнь. Вот что вспоминает другой русский классик, Сергей Аксаков : «Гоголь всегда, особенно в сидячем положении, чувствовал необыкновенную зябкость. Он мог согревать ноги только ходьбою, и для того в дорогу он надел сверх сапог длинные и толстые русские шерстяные чулки и сверх всего этого - тёплые медвежьи сапоги. Несмотря на то, он на каждой станции бегал по комнатам и даже улицам во всё время, пока перекладывали лошадей, или просто ставил ноги в печку. Без сомнения, это было признаком болезненного состояния нервов».

При всём уважении к Аксакову стоит заметить, что повышенная зябкость - не всегда следствие невроза. Достаточно беглого взгляда на галерею портретов Николая Васильевича, чтобы понять: объяснять его зябкость какими-то «нервическими болезнями» нет нужды. Очень худой, узкоплечий, астенического сложения - чего ещё нужно? Разумеется, такой человек будет зябнуть просто в силу своей конституции. Особенно «в холодных пространствах Петербурга».

Мотивы, по которым Гоголь спал сидя, ясны не до конца. Временами он действительно утверждал, что опасается, как бы его не похоронили заживо, приняв за покойника. Однако гораздо чаще говорил, что в таком положении ему легче засыпать и вообще «так сон здоровее». Если учесть, что он часто страдал бессонницей, то стремление приблизить столь желанный отдых, пусть даже и самым экзотическим образом, нельзя считать сумасшествием.

К тому же и способ, как выясняется, не такой уж экзотический. Напротив, верный и надёжный. Сомнологи утверждают, что людям, подверженным бессоннице, бывает очень тяжело расслабиться. Чисто физически - расслабить напряжённую мускулатуру. А без этого не бывает полноценного сна. Чтобы достигнуть желаемого результата, советуют занять любопытное положение - полусидя, с уклоном в 135 градусов. Именно такой вариант даёт наименьшую нагрузку на позвоночник и наибольшее расслаб-ление мышц.

Стой! Кто идёт?

То же самое можно сказать и о привычке работать стоя. Вообще-то она появилась у Гоголя не от хорошей жизни. «Моя геморроидальная болезнь обратилась на желудок. Это несносная болезнь. Она мне говорит о себе каждую минуту и мешает мне заниматься» - так Николай Васильевич жалуется на своё состояние в письме от 1838 г. К тому моменту геморрой его был уже хроническим - первые признаки недуга проявились за 7 лет до этого письма. Так что работа в положении стоя была очень даже объяснима.

Современные же ортопеды могли бы дополнить список плюсов от стоячей работы. Так, считается, что именно такое положение тела способствует интеллектуальной активности. При этом лучше стоять босиком или в обуви с тонкой подошвой на каком-нибудь коврике с мелким рифлением. А теперь посмотрим, насколько соответствовало таким рекомендациям поведение Гоголя. Слово снова предоставляется Сергею Аксакову: «Я едва не закричал от удивления - передо мной стоял Гоголь в следующем фантастическом костюме: вместо сапог длинные вязаные шерстяные русские чулки выше колен, вместо сюртука - бархатный спенсер, шея обмотана большим шарфом… Он писал, был углублён в своё дело и костюмом своим ничуть не стеснялся».

Стоял - полбеды. Он в таком виде ещё и совершал прогулки. Правда, по дому, что вызывало у очевидцев прямо-таки бурю негодования и укрепляло мнение о его помешательстве. «Каждые два-три часа он оставляет свои занятия и отправляется в путешествия, которые длятся до получаса и более. Переходя из комнаты в комнату, он каждые десять минут делает остановки и выпивает по стакану воды из графинов, которые загодя расставляет на своём пути».

Вообще-то подобные штуки должны привести современных специалистов по гигиене труда в неописуемый восторг. Ещё бы - производственная гимнастика плюс точное выполнение рекомендаций вроде: «Необходимо выпивать не менее двух литров воды в сутки». А ведь к этому можно прибавить ещё кое-что. Например, свидетельство близкого друга Гоголя Александра Данилевского : «Он катался на плоту, работал в саду, говоря, что телесное утомление, «рукопашная» работа на вольном воздухе освежает его и даёт силу писательским занятиям». Или воспоминания Льва Арнольди : «Купаясь, он делал разные гимнастические упражнения, находя это здоровым».

Возбуждённый аппетит

Не меньший энтузиазм должен вызвать и тот факт, что Гоголь усердно занимался прикладной ботаникой и траволечением. Тот же Лев Арнольди вспоминал: «Он беспрестанно останавливал кучера, выскакивал из тарантаса, бежал через дорогу в поле и срывал какой-нибудь цветок; потом садился, рассказывал мне довольно подробно, какого он класса, рода, какое его лечебное свойство, как называется он по-латыни и как называют его наши крестьяне». Что проявлялось потом и в его произведениях. Например, в «Старосветских помещиках»: «Вот это водка, настоянная на деревий и шалфей.

И все эти прелести разбиваются об одну-единственную вещь. Гоголь, так трепетно относящийся к здоровью, следящий за ним, невзирая на ухмылки и гримасы «просвещённого» общества, оказывается самым главным разрушителем своего собственного организма.

«Болезнь у меня в кишках», - неоднократно говорил он докторам. И был отчасти прав. Но всей правды относительно того, как именно болезнь попала «в кишки», он врачам не рассказывал. Не рассказывал и друзьям. Другое дело, что кое-кому удалось подглядеть, как именно Николай Васильевич изнурял свой и без того хилый организм.

Приятель Гоголя Михаил Погодин, прогуливаясь с ним по Риму, предложил зайти в ресторан. Гоголь отговорился: «Нет аппетита. Разве к шести часам смогу что проглотить». Погодин явился к шести в ресторан Фалькони и спрятался за перегородку. Вот что он увидел: «Садится за стол и приказывает: макарон, сыру, масла, уксусу, сахару, горчицы, равиоли, брокколи… Всего на четверых, не меньше. Мальчуганы начинают бегать и носить к нему то то, то другое… Вот приносятся макароны в чашке, открывается крышка, пар повалил оттуда клубом. Гоголь бросает масло, которое тотчас расплывается, посыпает сыром, берёт ножик и начинает разрезать… В эту минуту наша дверь с шумом растворяется. С хохотом мы все бежим к Гоголю. «Так-то, брат, - восклицаю я. - Аппетит у тебя нехорош, желудок расстроен? Для кого же ты всё это наготовил?»

«Болезнь в кишках». Запоры. При таком стиле питания вполне естественно. А при запорах вполне естественно возникает тяжёлая депрессия. В том, что именно такая депрессия сопровождала последние дни Гоголя, сходятся все свидетели. И здесь весьма уместно вспомнить поговорку: «Каждый человек - кузнец своего счастья». Несчастья, наверное, тоже.

Источник: Щиголев И.И. Психиатры о великих.
Издательство БГПУ, 2003. - 360с. Тираж 1000 экз.

О книге: Вниманию читателя предлагается достаточно интересный и в определенной степени редкий реферативный материал из жизни известных в мире личностей. В большей степени излагаемые сведения отражают некоторые стороны психического состояния у творческих личностей.
Материалы об особенностях творческой деятельности и характера, психических, неврологических, соматических заболеваниях известных личностей (с древних времен до настоящего времени), подобранных как из специальной медицинской, так и из художественной, мемуарной литературы. В конце книги приведена обширная библиография по каждому предлагаемому материалу имеется ссылка на источник. Даны краткие сведения обо всех представленных в книге персоналиях.
В книге использованы как отечественные, так и зарубежные источники.
Предназначена для широкого круга читателей, интересующихся историей культуры и патопсихологией, будет полезна и для специалистов: психиатров, неврологов, психологов, социологов, преподавателей, студентов.

Об авторе: Игорь Иванович Щеголев - психиатр с 30 летнем стажем. Историк медицины, главный врач Брянской областной психиатрической больницы № 4, заслуженный врач РФ, доктор медицинских наук. В 2001 году избран действительным членом Академии гуманитарных наук, на основании разработки проблем молодежного экстремизма с психиатрической точки зрения и Международной академии экологии и безопасности жизнедеятельности в связи с выходом в свет цикла работ, посвященных воздействию микродоз радиоактивных веществ на психическую сферу человека, действительный член Российского общества медиков-литераторов, член профессиональной психотерапевтической лиги.
Родился в 1944 году в г. Тула, окончил школу, медицинское училище, работал фельдшером. Служил на Северном флоте, на острове Новая Земля. Окончил Смоленский государственный медицинский институт и институт физической культуры. Мастер спорта СССР. Имеет около 150 научных работ, в том числе 7 монографий, посвященных вопросам психиатрии и искусства. Неоднократный участник последних съездов психиатров России, международных и российских медицинских форумов, посвященных актуальным проблемам научно-практической психиатрии.

Болезнь Н. В. Гоголя (1809-1852)

Он пишет своей сестре Анне Васильевне (12.04.1839 г. - из Рима): "Слава богу, наша маменька физически здорова, я разумею душевную, умственную болезнь, о ней была речь".
Психиатр, профессор Чиж в своей известной монографии о болезни Гоголя считает мать Гоголя ненормальной... От скрещивания линии материнской с отцовской происходит писатель Гоголь, который, как известно, сам страдал психически, и это же психическое страдание через его сестру передается его племяннику.

Если любовным похождениям Пушкина не было конца, и необузданная половая страсть его нашла отклики в его поэзии, то у Гоголя совсем нет половой жизни. У Гоголя за всю его жизнь не было никаких связей с женщинами, Гоголь никогда не любил, не знает, что такое любовь, что такое женщина и в его произведениях любовь меньше всего играет роль.

По семейному преданию, весной 1850 года Гоголь просил руки Анны Михайловны Всльгорской. При всем видимом расположении к Гоголю Вельгорские не могли допустить и мысли о родстве с незнатным мелкопоместным дворянином, пусть и прославленным писателем.
С семьей графа Вельгорского, близкого ко двору сановника, талантливого музыканта и композитора, одного из друзей Пушкина, Гоголь встречался в Петербурге, а затем за границей и был с ней в дружеских отношениях. В особенности близок он был с младшей дочерью графа - Анной Михайловной.
Писатель граф В. А. Сологуб (он был женат на сестре Анны Михайловны) в своих воспоминаниях отмстил: "Анна Михайловна, кажется, единственная женщина, в которую влюблен был Гоголь".
...По свидетельству А. Т. Тарасенкова - врача, наблюдавшего Гоголя в последние дни его жизни, можно было заметить резкую перемену в самочувствии писателя приблизительно за месяц до его смерти; появилась общая слабость и удрученное настроение. Это состояние только усиливалось. В ночь с 11 на 12 февраля 1852 года Гоголь сжег подготовленный к печати 2-й том "Мертвых душ".
С каждым днем Гоголь слабел. Приглашенные к нему врачебные знаменитости Москвы ничего не могли сделать. Больной решительно отказывался от еды и лекарств. Да и саму болезнь врачи не смогли определить. Доктор Тарасенков так, одновременно и научно, и образно, определил ее причину: "Это было медленное изнурение себя голодом". Около 8 часов утра 21 февраля Гоголь умер.

Некоторые авторы, например, Ломброзо, считают, что Гоголь был онанистом. Профессор Чиж, посвятивший жизни Гоголя особую монографию, считает это недоказанным. По его мнению, легенда об онанизме Гоголя создалась потому, что он не имел любовных увлечений - ни идеальных, ни грубых - отсюда заключили, что он предавался онанизму. Но при этом упускают из виду, что встречаются люди с патологической организацией нервной системы, у которых половые желания или совершенно отсутствуют, или так слабы, что эти люди не онанируют... и не имеют половых влечений. По Чижу, Гоголь принадлежал именно к таким натурам с крайне слабым половым чувством, т.е. отличался половой гипэстезией".

Впалая грудь, узкая грудная клетка с узкими плечами, худощавый, болезненный, физически слабый, он никогда не имел здорового свежего цвета лица... из ушей у него текло... Ребенком он был золотушным, слабым и болезненным. Гоголь не любил учиться и не мог учиться, и так и остался на всю жизнь недоучкой - это факт, констатированный всеми исследователями.
Отмечается авторами "параноический характер" Гоголя, из которого затем развивается паранойяльный бред величия и преследования.
Обычные юношескому возрасту любовные увлечения, выраженные так или иначе у нормальных юношей, совершенно или почти отсутствуют у Гоголя.
Важен предыдущий момент отсутствия или понижения полового чувства, который заменялся тем или иным извращенным эквивалентом этого чувства.
Известно, что Гоголь любил рассказывать циничные анекдоты и рассказывал их с таким мастерством, с таким удовольствием, что несомненно это было нечто болезненное, а не шутки грубого человека. Своим странным щегольством, чудачествами и манерностью в костюме Гоголь удивлял всех... Он выше толпы, он презирает всех тех, кто не разделяет его вкуса.
Умер Гоголь в состоянии глубокой депрессии и в связи с тем, что длительное время отказывался от еды... Страдал шизофренией, вероятно, вялотекущей формой.

Психиатры в большом долгу перед русской литературой, оставив неясным характер заболевания Н. В. Гоголя. Причиной этого является, с одной стороны, то обстоятельство, что ряд биографов, не без оснований, душевную драму великого сатирика объясняют чисто психологически - творческой неудачей, пагубным реакционным окружением во второй половине писательской деятельности. С другой - психиатрия еще недостаточно разработала психопатологию, к которой относится длительно и нетипично протекавшее заболевание Гоголя. Историческая отдаленность, кроме того, приводит к некоторой гадательности в выводах. Однако, чем больше пользоваться в объяснении болезни Гоголя несомненными документами, особенно его многочисленными письмами и описаниями очевидцев, тем адекватнее можно применить современные психопатологические закономерности. Известный наш литературовед Пыпин о душевной драме Гоголя говорил: "Личность Гоголя является цельной, развитие - последовательным... Страшное противоречие, мучившее его в последние годы, крылось в нем с самого начала... и было борьбой его высокого побуждения служить обществу с теми ошибочными теоретическими представлениями об обществе, с которым он сжился. В личной судьбе Гоголя отразилась борьба двух различных сторон общественного развития: как великий талант он принадлежал к прогрессивной стороне, тогда как его теоретические понятия не шли дальше обиходного консерватизма, и здесь главный источник той борьбы понятий, которой он не выдержал".
На это объяснение душевной драмы Гоголя нередко ссылаются. Так, например, понимает душевный перелом Гоголя и Б. В. Ермилов в книге "Гений Гоголя" (1959). При такой трактовке остается все же неясным, почему произошел резчайший сдвиг, и гениальный писатель не завершил "Мертвых душ", а рукопись сжег, почему последние десять лет были не только бесплодными, но являлись, собственно говоря, медленным, мучительным его творческим угасанием. Когда читаешь многочисленных биографов Гоголя, совершенно неясно, почему он покончил жизнь самоубийством (сам, может быть, не сознавая этого) в возрасте 42 лет при внешнем благополучии, окруженный вниманием и сердечными заботами. "Нынешним молодым людям даже трудно растолковать обаяние, окружавшее тогда его имя", - писал И. С. Тургенев.

Изменение его поведения некоторые биографы объясняют тем, что он предался мистицизму. Но Гоголь не был мистиком, хотя и был религиозным. До последних лет все его интересы были достаточно реальны, за прогрессивность и реализм говорит все его творчество. Он хотел стать проповедником религии и нравственности, но после всеобщего осуждения его "Переписки с друзьями" и особенно письма Белинского, он отказался от этого, жалел, что выпустил в свет эту книгу, в какой-то мере осудил сам себя, заявив даже в письме к Жуковскому: "Каким Хлестаковым я размахнулся!"
Современники Н. В. Гоголя, которые сталкивались с ним непосредственно, знали о большом его психическом своеобразии. В известном "Письме Гоголю" В. Г. Белинский, отказываясь понимать его логику, высказал, правда неопределенно, подозрение о болезни писателя, сравнил его суждения с религиозной манией. С. Т. Аксаков, наиболее любивший и опекавший Гоголя, писал: "Если бы я не имел утешения думать, что он на некоторых предметах помешался, то жестоким бы словом назвал его". И. С. Тургенев в своих воспоминаниях о встречах с Гоголем упоминает: "Мы с Щепкиным ехали к нему как к необыкновенному, гениальному человеку, у которого что-то тронулось в голове... Вся Москва была о нем такого мнения". Многие современники сравнивали Н. В. Гоголя с Ж.-Ж. Руссо, ставшим в последние годы жизни параноиком.

Психиатрические исследования болезни Н. В. Гоголя незначительны, имеются лишь две солидные статьи на эту тему: Н. Н. Баженова "Болезнь и смерть Гоголя" (1902) и В. Ф. Чижа "Болезнь Н. В. Гоголя" (1903). Статья доктора Сегалина "Шизофреническая психика Гоголя" (1926), к сожалению, отличается предвзятостью и упрощенностью. Описания болезни и диагностические выводы у этих авторов достаточно разноречивы. Баженов устанавливал "периодическую меланхолию", Чиж - "наследственное помешательство в смысле Мореля", а Сегалин устанавливал "типичную шизофрению", перечисляя всю симптоматику из монографии Блейлера. По Баженову, у нашего великого писателя было функциональное заболевание, а по Чижу и Сегалину - заболевание было разрушительное, с бредом и галлюцинациями. К этому последнему мнению склонился и П. М. Зиновьев, который в 1932 г. в одной из своих статей о шизофрении, между прочим, писал: "Интересно жизненное развитие Гоголя. В 21 год, после оставшейся незамеченной окружающими психотической вспышки, - начало творчества. До 26 - 27 лет - его бурный расцвет, в дальнейшие годы только осуществление ранее задуманного, затем постепенный упадок и в 43 года смерть при явлениях психоза с кататоническим симптомокомплексом". И. Б. Галан, подошедший к болезни Н. В. Гоголя с эндокринологической точки зрения, в диагностическом отношении полностью солидаризуется с Сегалиным.
Любопытно еще одно высказывание. В своей известной книге "Гениальность и помешательство" Ч. Ломброзо в 1876 г., как видно без достаточной осведомленности, писал: "Николай Гоголь, долгое время занимавшийся онанизмом, написал несколько превосходных комедий после того, как испытал полнейшую неудачу в страстной любви... В это время Гоголь был на вершине своей славы, поклонники его называли русским Гомером, само правительство ухаживало за ним, как вдруг его стала мучить мысль, что слишком уж мрачными красками изображенное им положение родины может вызвать революцию... Эта мысль овладела им с такой силой, с какой раньше он отдавался то любви к женщинам, то увлечению сначала драматическим родом литературы, потом повествовательным и, наконец, сатирическим... совершенно перестал писать... проводил время в молитве... Он даже совершил путешествие в Иерусалим и вернулся оттуда значительно спокойнее.
Но вот в Европе вспыхнула революция 1848 г. и упреки совести возобновились у Гоголя с новой силой. Его начали мучить представления о том, что в мире восторжествует нигилизм, стремящийся к уничтожению общества, религии и семьи. Обезумевший от ужаса, потрясенный до глубины души, Гоголь ищет теперь спасения в "Святой Руси", которая должна уничтожить языческий запад и основать на его развалинах панславянскую православную империю. В 1852 г. великого писателя нашли мертвым от истощения сил, или скорее от сухотки спинного мозга, на полу возле образов, перед которыми он до этого молился, преклонив колени". Трудно сказать, чего больше в этом суждении: неправды, поверхностности или развязности.
Таким образом, большинство высказавшихся психиатров считают болезнь Гоголя шизофренией. На втором месте становится периодическая депрессия. Высказывается также мнение, что нервно-психическую неуравновешенность Гоголя следует связать с хронической малярией, которой он будто бы заразился в Италии. Доктор Качановский по этому поводу написал специальное исследование. О малярии говорил также Н. Н. Баженов. Однако никто из многочисленных врачей, которым показывался Гоголь, не высказывал подозрения на заболевание малярией. Бросается в глаза одно несомненное обстоятельство: все врачи, включая и знаменитости Парижа и Берлина, первопричиной страданий у него считали заболевание центральной нервной системы - "нервическое состояние".

АНАМНЕЗ

Наследственность Гоголя в психиатрическом смысле не отягощена, но отец и мать отличались нервной неуравновешенностью. Отец умер 42-х лет от какого-то легочного заболевания. Мать вышла замуж в 16 лет, и Николай был ее первенцем. После него было еще три дочери, выросших здоровыми и уравновешенными, сын же отличался слабым здоровьем, и первые годы родители тревожились за его жизнь. Окреп физически только к юношеским годам. В детстве отличался задумчивостью и серьезностью. В его поведении, движениях и манерах в младших классах было что-то, что вызывало насмешки товарищей. Вместе с тем с ранних лет у него была склонность к юмору и шаловливости, чем он привлекал сверстников. Учился в лицее плохо из-за отсутствия интереса к преподаваемым предметам, несмотря на хорошие способности и блестящую память, посредственно переходил из класса в класс и до старших классов нисколько не выделялся среди других учеников. В последних классах сочинял бесхитростные комедии, которые разыгрывались на лицейской сцене и в которых он сам принимал участие, с успехом исполняя комические роли.
Своеобразная внешность Гоголя всегда привлекала внимание встречавших его. Еще в лицее его прозвали "заморским карлой". Современники говорили, что ни один из портретов Гоголя не дает полного понятия о выражении его лица, в особенности глаз, то беспокойно бегавших, то на продолжительное время устремленных в одну точку. Позже один из наблюдавших его записал: "Низкий, сухощавый, с весьма длинным заостренным носом, с прядями белокурых волос, часто падающих на маленькие прищуренные глазки". Всегда отмечалась вегетативная и эндокринная неполноценность, признаки "вегетативной стигматизации", он был патологически зябким, удовлетворительно чувствовал себя только на юге.
Гоголь был гипосексуален. Любовь не играла роли в его произведениях. Если он описывал любовные ситуации, то трафа-ретно и ходульно. Его дружба с А. С. Смирновой была чисто платонической и поддерживалась тем, что она была самой верной "ученицей" в период его проповедничества. Его предложение младшей дочери графа Вельгорского в 1850 г. было робким (через родственников) и неожиданным. Отказ родителей невесты был воспринят им совершенно спокойно. По словам знавших его, сексуальной жизнью он не увлекался, никто из сверстников и знакомых не знал о каких-либо его любовных увлечениях. Костюмы его отличались смесью щегольства с неряшливостью.
Характерологически Гоголь определяется как астеник и шизоид, всеми отмечалась его скрытность, застенчивость и парадоксальность наряду с чувством юмора. Сам он писал: "Часто я думаю о себе: зачем бог, создав сердце, может единственное, по крайней мере, редкое в мире, чистую, пламенеющую жаркою любовью ко всему высокому, прекрасному душу, зачем он дал всему этому такую грубую оболочку? Зачем он одел все это в такую страшную смесь противоречий, упрямства, дерзкой самонадеянности, самого униженного смирения?"
Гоголь сам называл себя скрытным и недоверчивым. Вместе с тем он нуждался в критике со стороны друзей. Так, он писал: "Мне больше, нежели кому-либо другому, нужно указывать на мои недостатки" (1840); "Будьте взыскательнее, как только можно, и постарайтесь во мне побольше найти недостатков, хоть бы даже они вам самим казались неважными" (1842). Гоголь всегда был требователен к себе и хотел идти путем внутреннего самоусовершенствования. Он будто бы не ценил дружбы: "Я был в состоянии всегда любить всех вообще, но любить кого-либо особенно предпочтительно я мог только из интереса". Читая его искренние письма, нетрудно понять, что это самооговор.
Многие называли его высокомерным и тщеславным. Пушкин, который знал Гоголя в цветущем периоде, назвал его веселым меланхоликом, вскрыв одну черту его внутренней противоречивости.

ГЕНИЙ Н. В. ГОГОЛЯ

Нельзя говорить о личности Гоголя и о его поведении, не обрисовав хотя бы самым кратким образом характер его гениальности. С этим не может не считаться ни психолог, ни психопатолог. Здесь не место говорить о великом художественном значении произведений Гоголя. Известно, что все его творчество, начавшееся
в "Пушкинском кружке", было страстным порывом, оно было прогрессивно до известного перелома в его мировоззрении, начавшегося в 1843 г., после которого он предался религии всем существом и уже мало что сделал для литературы, а что сделал, так сжег, поскольку оно не соответствовало его идеалам.
Гоголь - реалист, воспринимавший действительность с исключительной живостью и глубиной. Гениальность Гоголя проявлялась в новой манере литературного творчества, обогатившей русскую и мировую литературу. Необычайная сила воображения и фантастики, безошибочная прозорливость, тончайшая ирония и необозримый круг представлений, направляемые живым природным юмором и идейными устремлениями, определяют существо его гениального творчества. Неразрывная связь комического с трагедийным, их взаимное проникновение достигают в "Мертвых душах" особенной глубины и силы.
По мнению Пушкина, у Гоголя была способность угадывать человека и несколькими чертами выставить его вдруг, как живого. В другом месте он добавляет, что у него имеется "прекрасное чутье слышать душу". Вместе с тем Гоголь, по определению Чернышевского, был сильной и страстной натурой, большие чувства захватывали его всегда целиком, безраздельно. Это усугублялось тонкостью его психической организации, живостью воображения и остротой восприятия.
Следует привести отрывок из обращения Гоголя к своему гению в канун 1854 г., поскольку он характерен для его личности и ее порывов.
"О, не разлучайся со мной! Живи на земле со мною, хоть два часа каждый день, как прекрасный брат мой. Я совершу... Я совершу! Жизнь кипит во мне. Труды мои будут вдохновенны. Над ними будет веять недоступное земле божество! Я совершу... О, поцелуй и благослови меня!"
Гоголь выводил свой талант юмориста из своей природной меланхолии. В "Авторской исповеди" он писал: "На меня находили припадки тоски, мне самому необъяснимой, которая происходила, может быть, от болезненного состояния. Чтобы развлекать себя самого, я придумывал себе все смешное, что только мог выдумать". Это же спорное утверждение о происхождении своего комедийного таланта Гоголь еще более подробно развивает в письме к Жуковскому в 1848 г. Едва ли с таким простым толкованием происхождения способности изображения комического можно согласиться, хотя бы частично оно и было справедливо. Имели, видимо, значение индивидуальный склад ума и украинский юмор, которым отличался и его отец, материнская одаренность фантазией.

ПЕРЕЛОМ В МИРОВОЗЗРЕНИИ

После постановки "Ревизора" Гоголь понял, какая сила заключена в его литературной деятельности. Он полностью осознал свое величие. Это послужило началом все укреплявшегося затем мнения о его особом назначении, руководимом какими-то внешними силами. Наибольшего развития эта идея достигла после наивысшего подъема его творческих сил во время окончания первого тома "Мертвых душ". Это послужило толчком для возникновения у него сверхценной идеи своего необыкновенного значения.
Существует установившееся объяснение крутого перелома во взглядах Гоголя на цели своего творчества и того творческого бессилия, которое последовало за этим. Сущность его - в изменении миросозерцания. Гоголь был создан для сатирической литературы. И когда он, насилуя самого себя, взялся за изображение идеальной личности, то потерпел крах. Белинский противопоставил Гоголя-художника, преданного народу, Гоголю-ложному, проти-вонародному, ставшему врагом своего же художественного творчества.
Если рассматривать психический кризис с литературных позиций, Гоголя погубил переделанный второй том "Мертвых душ", поскольку он восстал против своего художественного гения. После кризиса, глубокого обдумывания своего писательского признания, он пришел к мысли, что все его произведения, написанные до "Мертвых душ", - "маранье", которое следует уничтожить. Постепенно он входит в роль учителя, религиозного моралиста, переходит от обличения крепостной России к
панегирику ей. В явно болезненном виде это стало проявляться уже после 1842 г.
Чернышевский отметил, что у Гоголя не было твердой опоры в прочном современном образовании. Изображая пошлость жизни, ужасавшую его, он не понял, что это не удел народной жизни. Он отклонился от своей стихии, прекратил в значительной мере свое творчество, а у него был принцип: "Не работать - не жить".

НЕРВНАЯ РАНИМОСТЬ Н. В. ГОГОЛЯ

Начало неуравновешенности определяется с трудом. Еще в юности у него, видимо, имелись слуховые галлюцинации. "Вам, без сомнения, когда-нибудь случалось слышать голос, называющий вас по имени... Признаюсь, мне всегда был страшен этот таинственный зов... Я обыкновенно бежал с величайшим страхом и занимавшимся дыханием, и тогда только успокаивался, когда попадался мне навстречу какой-нибудь человек". Таково одно из лирических отступлений в его повести. Разумеется, это не может быть верным доказательством наличия галлюцинаций у автора. С другой стороны, мы не можем не считаться со столь правдоподобным клиническим феноменом.
Рано его начала преследовать тоскливость, о которой он сам пишет следующим образом: "На меня находили припадки тоски, мне самому необъяснимой, которая происходила, может быть, от моего болезненного состояния". Нужно предположить, что не все, что было в письмах Гоголя, можно принять безоговорочно. Его образное мышление и ипохондричность, безусловно, искажали действительность. Первый выраженный приступ меланхолии случился во второй половине 1838 г. в 24-летнем возрасте, в Петербурге. "Если бы вы знали, какие со мной страшные перевороты, как сильно растерзано все внутри у меня. Боже, сколько я пережил, сколько я перестрадал". Это отняло почти год жизни, и это время он был мрачен, мнителен, думал, что он неизлечим, хотя казался свежим и бодрым. Последующие приступы еще более мешали ему работать (1837 - 1840). Самое незначительное умственное напряжение в это время "отяжелевало" голову, "на мой мозг точно надвинулся колпак, который мешает мне думать, туманит
мои мысли". Психическое состояние не связывалось с каким-либо физическим недомоганием, а прежде всего с диэнцефальной вегетативной недостаточностью. Жалобы на плохое состояние сменялись нотами удовлетворения, временами возникала экзальтация.
Первый психологический перелом окружающие отметили в 1841 г. Он стал особенно религиозным и ипохондричным, стал жаловаться на "летаргическое состояние". Сам Гоголь в первый раз хандру отметил у себя еще в 1829 г. В 1842 г. в одном из писем он пишет: "Вижу знакомые родные лица, но они мне кажутся, что они не здесь родились, что видел их в другом месте. Много глупостей, непонятных мне самому, чудится в моей ошеломленной голове. Но что ужасно, что в этой голове нет ни одной мысли. Я нахожусь в нравственном бессилии". Работоспособность Гоголя начала слабеть с 1836 г., а с 1842 г. он без чрезмерного усилия уже длительными периодами ничего художественного не создавал. Болезнь медленно прогрессировала, острые приступы возникали чаще, хотя более кратковременно. Сам Гоголь понимал, что он тяжело болен. Это видно хотя бы из письма Погодину в 1840 г., где он говорит, что последние годы он был "в летаргическом умственном бездействии, причиной чему было нервическое усыпление". По словам Гоголя, рассеянность и апатия иногда достигали полной прострации.
В 1844 г. он пишет С. Т. Аксакову, объясняя свое молчание: "Причиною этого было отчасти мое физическое болезненное расположение, содержавшее дух мой в каком-то бесчувственном сонном положении". Волна депрессии отступила летом 1848 г. после путешествия в Палестину. Весной 1849 года - опять тоска, которая продолжается и вторую половину этого года, затем вновь появляется в 1850 и 1851 гг.
В 1839 году, когда он заканчивал первую часть "Мертвых душ", у него зародилась мысль написать "Переписку с друзьями". Появление этой книги в 1845 году - самый тяжелый моральный удар по Гоголю: почти все осуждали его. Раздражение, негодование, насмешки и презрение, вызванные его книгой, были для него совершенно неожиданны. Дело его души - искренняя исповедь, так дорого стоившая ему, вдруг обернулась против него вместо того, чтобы принести ему славу и моральное удовлетворение. Ему казалось, что он сам себе нанес публичную оплеуху. Враги его торжествовали, а друзья от него лицемерно отвернулись, и в порыве отчаяния он восклицает: "Мое сердце разбито, деятельность отнялась. Можно еще вести брань с самыми ожесточенными врагами, но храни бог всякого от такой страшной битвы с друзьями". Все это явилось следствием появившихся у Гоголя идей величия и проповедничества, когда он мнил себя чуть ли не пророком. В одном из писем он указывал, что он провозвестник высшей воли.

ИЗМЕНЕНИЕ ЛИЧНОСТИ

После поездки в Иерусалим "к гробу Господню" и отдыха в деревне у матери Гоголь поселился в Москве. Все встречавшиеся с ним в это время (1848 - 1849 гг.) отмечают его подавленность и мрачную молчаливость. Он "распространял какую-то неловкость, что-то принужденное вокруг себя" (И. Панаев), обнаруживал все большую склонность к уединению. Он работал над вторым томом "Мертвых душ", но болезнь все губительнее сказывалась на физическом и моральном состоянии. Работать становилось все труднее, мучительные раздумья все сильнее овладевали им. Гоголь определял это как преждевременную старость. Он писал в 1848 г.: "Мои мысли расхищаются. Приходят в голову незваные-непрошенные гости и уносят помышления бог весть куда, бог знает в какие места, прежде чем успеваю очнуться. Все как-то делается не вовремя: когда хочу думать об одном, думается о другом, когда думаю о другом, думается о третьем". В 1850 г. в письме к матери он писал: "Думал и я, что буду всегда трудиться, а пришли недуги, отказалась голова... Бедная моя голова! Доктора говорят, что надо оставить ее в покое. Вижу и знаю, что работа при моем болезненном состоянии тяжела". Гоголь, чувствуя психическую слабость, постоянно молится и просит молиться за него других. Чрезмерная, пагубная религиозность начала развиваться с 1842 г.
"Несколько раз, упрекаемый в недеятельности, я принимался за перо, хотел насильно заставить себя написать что-нибудь вроде небольшой повести или какого-нибудь литературного произведения, и не мог произвести ничего. Усилия мои почти всегда оканчивались болезнью, страданием и, наконец, такими припадками, вследствие которых нужно было продолжительно отложить всякое занятие" ("Авторская исповедь").
Хорошо знавшие его, говорили о "переломе" у Гоголя. Когда в 1848 г. Гоголь посетил Васильсвку, сестра отметила его равнодушие к семье, что особенно выявилось при замужестве одной из сестер. Летом 1851 г., когда он жил на даче у Смирновой, отмечалась "умственная измененность", говорилось - "остались развалины". Бросалась в глаза его худоба. Известный в Москве доктор Овер в эту пору о Гоголе говорил: "Несчастный ипохондрик, не приведи бог его лечить, это ужасно".
Окружающие одновременно отмечают у него "религиозное просветление" на фоне мрачного настроения, создавшегося отчасти плохой трудоспособностью. Весной и летом 1851 г. он на всех производил тяжелое впечатление, жаловался на расстройство нервов, на медленность пульса, на недеятельность желудка.
В последнем периоде своей жизни (1851 - 1852 гг.), по-видимому, не перенес острых переживаний, но истощение физических и душевных сил прогрессировало медленно и непрерывно. Гоголь, как ипохондрик, чувствовал, что он гибнет, жизнь ему стала в тягость. Видимо, у него было смутное желание посоветоваться со специалистом, только так можно понять тот факт, что он однажды нанял сани и поехал в Сокольники в психиатрическую больницу, но в нее не вошел, а довольно длительное время походил возле ворот и, несмотря на холод и ветер, постоял в отдалении от них, после чего, не заходя во двор, сел в сани и уехал домой.
Религиозная настроенность заняла его целиком, он беспрерывно помышлял о небесном и перестал дорожить земным. Затем все внимание устремил на приготовление себя к будущей загробной жизни достижением совершенства. На этом пути, особенно после бесед с духовными лицами, он открыл в себе недостатки, показавшиеся ему ужасными. Он стал исполнять один из христианских "подвигов" - измождение тела.
Биографы отмечают, что привычная его замкнутость в эту пору усилилась, и многие даже не предполагали, судя по его поведению, о той перемене, которая произошла в глубине его души. Он посещал знакомых, интересовался постановкой своих комедий, корректировал новое издание своих сочинений. В это же время он много молился, часто говел, постился и причащался, доводя себя до изнурения. Читал только религиозную литературу, восхищался религиозными аскетами. Встречался со своим духовником, священником-изувером Матвеем, который пугал его страшным божьим судом и "готовил к смерти", призывая к покаянию.
Психическое и физическое истощение не могло не благоприятствовать внушаемости, которой пользовались "духовные лица", поддерживая в нем мысль о греховности. Мучительное ощущение апатии, тоски и ужаса было почти постоянным, и он не находил отвлечения в путешествии, как прежде. Мыслей о самоубийстве не было, хотя еще в 1846 г. он писал: "Переношу такие болезненные состояния, что повеситься или утопиться кажется как бы похожим на какое-либо лекарство". По словам доктора Та-расенкова, Гоголь под влиянием сновидений, слуховых галлюцинаций обращался к приходскому священнику, чтобы он его еще раз причастил, считая себя умирающим.
Крутой перелом в психическом состоянии Гоголя произошел после неожиданной смерти Хомяковой, сестры поэта, с которым он был близок в Италии. Появился страх смерти, он ничем, кроме молитвы, не занимался и никого не принимал.
Заключительный этап жизни Гоголя начался со времени той роковой ночи, когда он сжег все 11 глав начисто переписанной второй части "Мертвых душ". Накануне он пригласил хозяина дома А. Толстого и просил передать рукопись епископу Филарету на его усмотрение, но Толстой отказался взять, не желая поддерживать в Гоголе безнадежность и мысли о смерти, так как Гоголь при этом сказал, что он скоро умрет.
В первый день после сожжения рукописи он горевал об этом и даже плакал. Последующие 10 дней до смерти Гоголь не выходил из комнаты и почти ничего не ел, будучи уже истощенным. Он готовил себя к смерти и примирился с мыслью о ней. Он говел, молился, стоя на коленях. Никого не принимал, отвечал только отрывисто. Когда Толстой, желая его отвлечь, стал рассказывать об общих знакомых, Гоголь сказал: "Что вы говорите, можно ли рассуждать об этих вещах, когда я готовлюсь к такой страшной минуте?" После этого он замолчал, как бы погрузившись в размышления. В эти дни им были сделаны лишь указания, чтобы двух крепостных, бывших у него слугами, отпустили на волю.
К Гоголю были приглашены лучшие врачи во главе с популярным Овером. Врачами, среди которых, однако, не было психиатра, все было сделано, чтобы ускорить конец: делали кровопускание, ставили мушки и пиявки, о насильственном кормлении речи не было.
Когда Овер сам взялся сделать ему клизму, он сначала соглашался, но затем стал кричать и сопротивляться, говоря, что не позволит мучить себя. После слов Овера, что он может умереть, Гоголь отвечал: "Ну, что же, я готов... я уже слышал голоса". При этом добавил о гуманной профессии врачей.
За три дня до смерти он слег в постель в полном изнеможении и сопротивлялся всякому исследованию и лечению, повторяя, что ему ничто не поможет. На консилиуме врачей превалировало предположение о начальном менингите. Суждения, однако, были неопределенными и противоречивыми. Пытались лечить гипнозом, но больной сразу же оказал сопротивление накладыванию "пассов".
Последние сутки он был взабытьи, произносил бессвязные слова, уже не просил пить, что до этого делал часто.

ДИАГНОЗ

Рассматривая последовательно особенности психики Н. В. Гоголя, нельзя не заметить постепенного нарастания болезненных явлений, начиная с 1835 г. Они выражались прежде всего в длительных приступах неврастенической тоскливости,"оцепенения" и различных вегетативных расстройствах. Тоскливость эта не укладывалась в циклотимическую, о чем следовало бы думать прежде всего. Она не сопровождалась ни моторным торможением, ни пониженной самооценкой и иногда была близка к состоянию астенической неврастении. Тоскливость вместе с тем была мучительной, часто сопровождалась тревожностью и страхом смерти.
Вторым существенным проявлением болезни надо считать признаки параноического развития личности, которое стало выступать после окончания в 1836 г. первого тома "Мертвых душ" и достигло наибольшего развития при выпуске "Переписки с друзьями", когда он считал, что сделал откровение для людей. Третьим клиническим феноменом, который существенен для определения болезни, являются нередкие нарушения восприятий, в частности слуховые галлюцинации, которые, если говорить о несомненных, были у него только в молитвенном экстазе.
Здесь не место излагать закономерности патологического развития личности, укажем лишь, что при той психопатии и вегето-патии, которые были у Гоголя, такой тип течения болезни возможен. Об этом говорит П. Б. Ганнушкин. В протекании патологического развития сначала возникла ипохондрия, а затем сверхценные идеи об особом его предназначении, которые были связаны с религиозным бредом.
Основным диагностическим вопросом в болезни Гоголя остается функциональность или процессуальность болезни. Психиатрия имеет в настоящее время относительные критерии, позволяющие ответить на него. Хотя при столь широком понимании критериев, трактующих шизофрению, здесь не может быть одного мнения. По всем имеющимся данным можно сказать, что хроническая болезнь Гоголя привела его к снижению "уровня личности". Но болезнь Гоголя, по словам Чижа, вследствие богатства его духовной природы, протекала не в той грубой, очевидной для всех форме, как у обыкновенных больных. Даже уже сниженный, он был интеллектуально богат. Самые тяжелые проявления выглядели как странность и чудаковатость, а ослабление критики и величавые идеи казались лишь некоторой нескромностью. Психоза и слабоумия в узком понимании не было, но поведение Гоголя становилось все менее адекватным и все более оторванным от его жизненных интересов. Никаких кататонических проявлений у него не было, поведение до конца оставалось продуманным. Убеждение в неизбежности наступающей смерти диктовалось направленностью мышления, обусловленной тревогой и отчасти слуховыми галлюцинациями, главное же — религиозным изуверством. Эмоциональность его была напряжена, но отличалась однообразием, инстинкт самосохранения угас.
В современной психиатрической систематике еще нет такого очерченного заболевания, к которому уверенно можно было бы отнести болезнь Н. В. Гоголя. Оправданно рассматривать ее структурно: паранойяльное развитие на вегетативной дефектной основе; против шизофрении говорят страдания больного и его в общем правдивый глубокий анализ своей болезни. Известно, что у художественно одаренных людей эта болезнь не изменяет свои основные черты (Гердерлин, Шуман и др.). Если же придерживаться наиболее распространенной систематики, то диагноз надо определить как паранойя в широком ее понимании, т.е. патологическое развитие личности с паранойяльным изменением мышления.
Не просто устранить распространившееся среди психиатров мнение о шизофрении Н. В. Гоголя. Казалось бы, много данных за вялый процесс в виде ее простой апатической формы. Ипохондрические высказывания его о хаотичности мышления, а также обострение возбудимости восприятий, близких к галлюцинаторным, и неадекватность некоторых его поступков могли аргументировать диагноз шизофрении. Однако такой подход был бы формальным, не учитывающим особенности эмоциональности и характера мышления Гоголя.
Главным документом, говорящим против шизофрении у Гоголя, остаются его сердечные и адекватные письма, особенно письма к матери, которой он писал до последних своих дней. Поведение его оставалось целесообразным, несмотря на религиозную отрешенность и физическую слабость. В Одессе, где он провел свою предпоследнюю зиму, он много и успешно работал, и никто не отметил каких-либо странностей. Второй том "Мертвых душ", по словам Чернышевского, в художественном отношении не уступал первому, но он был осужден автором и погиб вместе с ним.
Последние недели он был в бредовом психозе, возникшем в связи с его религиозными бредовыми идеями, истощением и приступом тревожности. По словам Тургенева, он жаждал смерти. Внешняя ситуация всецело этому содействовала, в особенности проповеди священника-изувера Матвея. Самыми последними записями Гоголя на клочках бумаги были следующие: "Как поступить, чтобы признательно и благодарно помнить в сердце полученный урок?"; "Если не будете малы, не внидите в царствие бо-жие"; "Помилуй, господи, меня грешного! Связи сатану вновь..." На наш взгляд, эти записи надо рассматривать как паранойяльный бред, обусловленный патологическим миросозерцанием, задатки которого обусловлены распространенным в то время религиозным суеверием.

Психическое расстройство, наличие которого почти никто не подвергает сомнению (дискуссия идет лишь о нозологической принадлежности психопатии), объясняет то изменение качества жизни и смену его приоритетов, которые ознаменовали закатные годы Гоголя.
В начале февраля 1852 г. писатель слег в постель. М. Погодин вспоминал: «С понедельника только обнаружилось его совершенное изнеможение... Призваны были доктора. Он отвергал всякое пособие, ничего не говорил и почти не принимал пищи. Просил только по временам пить и глотал по несколько капель воды с красным вином.
Он все-таки не казался так слаб, чтобы, взглянув на него, можно было подумать, что он скоро умрет. Он нередко вставал с постели и ходил по комнате совершенно так, как бы здоровый». В ночь с 11 на 12 февраля 1852 г., находясь в мучительном душевном кризисе, Гоголь сжег второй том «Мертвых душ», после чего сказал А. Хомякову: «Надобно уж умирать, а я уже готов и умру».
Лечащий врач Гоголя А. Тарасенков оставил нам описание больного: «Увидев его, я ужаснулся. Не прошло месяца, как я с ним вместе обедал; он казался мне человеком цветущего здоровья, бодрым, свежим, крепким, а теперь передо мной был человек, как бы изнуренный до крайности чахоткой или доведенный каким-либо продолжительным истощением до необыкновенного изнеможения. Все тело его до чрезвычайности похудело; глаза сделались тусклы и впали, лицо совершенно осунулось, щеки ввалились, голос ослаб, язык трудно шевелился от сухости во рту, выражение лица стало неопределенное, необъяснимое. Мне он показался мертвецом с первого взгляда. Он сидел, протянув ноги, не двигаясь и даже не переменяя прямого положения лица; голова его была несколько опрокинута назад и покоилась на спинке кресла».
Врачи решили насильно кормить Гоголя. Ему поставили несколько пиявок на нос, так как было носовое кровотечение, делали холодное обливание головы в теплой ванне.
Уже поздно вечером он стал забываться, терять память. «Давай бочонок!»— произнес он однажды, показывая, что желает пить. Ему подали прежнюю рюмку с бульоном, но он уже не смог сам приподнять голову и держать рюмку... Еще позже он по временам бормотал что-то невнятно, как бы во сне, или повторял несколько раз: «Давай, давай! Ну, что же!» Часу в одиннадцатом он закричал громко: «Лестницу, поскорее, давай лестницу!..» Казалось, ему хотелось встать. Его подняли с постели, посадили на кресло. В это время он уже так ослабел, что голова его не могла держаться на шее и падала машинально, как у новорожденного ребенка... Когда его опять укладывали в постель, он потерял все чувства; пульс у него перестал биться; он захрипел, глаза его раскрылись, но представлялись безжизненными. Казалось, что наступает смерть, но это был обморок, который длился несколько минут. Пульс возвратился вскоре, но сделался едва приметным. После этого обморока Гоголь уже не просил более ни пить, ни поворачиваться; постоянно лежал на спине с закрытыми глазами, не произнося ни слова. В двенадцатом часу ночи стали холодеть ноги.
По свидетельству друга писателя С. Шевырева, «одним из последних слов, сказанных им еще в полном сознании, были слова: «Как сладко умирать!».

Совсем недавно появилась еще одна версия о причине смерти Гоголя - «отравление врачами». Сотрудник журнала «Чудеса и
приключения» К. Смирнов считает, что «описанные симптомы болезни Гоголя практически неотличимы от симптомов хронического отравления ртутью - главным компонентом того самого каломеля, которым пичкал Гоголя каждый приступавший к лечению эскулап». По предположению Смирнова, первым прописал каломель Гоголю доктор Иноземцев, затем доктор Тарасен-ков и, наконец, доктор Клименков. Смирнов писал: «Особенность каломеля заключается в том, что он не причиняет вреда лишь в том случае, если сравнительно быстро выводится из организма через кишечник. Если же он задерживается в желудке, то через некоторое время начинает действовать как сильнейший ртутный яд сулема. Именно это, по-видимому, и произошло с Гоголем: значительные дозы принятого им каломеля не выводились из желудка, так как писатель в это время постился и в его желудке просто не было пищи. Постепенно увеличивающееся количество каломеля вызвало хроническое отравление, а ослабление организма от недоедания лишь ускорило смерть».
Спустя полтора века мы все еще не можем со всей определенностью назвать причину смерти Н. В. Гоголя.

39. Живые страницы: Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Белинский. В воспоминаниях, письмах, дневниках, автобиографических произведениях и документах. - М.: Детская литература, 1979.
49. Карташов В. «Смерть Гоголя остается загадкой». Медицинская газета.
50. Клинический архив. "Гениальность и одарённость" (эвропатология). Вып. 1, том I. - Свердловск, 1925.

57. Клинический архив. "Гениальность и одарённость" (эвропатология). Вып. 4, том II. - Свердловск, 1926.
58. Клинический архив. "Гениальность и одарённость" (эвропатология). Вып. 1, том III. - Свердловск, 1927.
88. Молохов А.Н. О паранойе у Н.В.Гоголя //Клиника шизофрении: Сб. научн. труд. - Кишинев, 1967.
129. Якобзон Я. Онанизм у мужчины и женщины: Для врачей и студентов. - Л.: Академическое изд-во, 1928.
130. Якушев И., Вуколов А. «Белая птица с черной отметиной. Смерть Гоголя: воля божья или своя». Медицинская газета. № 16. 01.03.2002 г. Стр.15.

http://www.medscape.ru/index.php?showtopic=1156